Совсем скоро – 22 апреля – в концертном зале “Зарядье” лауреатам Национальной премии вручат драгоценный приз – волшебную маску с разлетающимися крыльями (символическое сочетание российского герба и атрибута венецианского театрального карнавала), созданную в 1995 году замечательным художником Олегом Шейнцисом. Мало кто знает, что первые маски делались Олегом Ароновичем собственноручно с помощью его ученика Алексея Кондратьева.
Одновременно с фестивалем-марафоном “Золотая Маска”-2021 открылась выставка-инсталляция “Шейнцис. Эссе в четырех картинах” в Еврейском музее и центре толерантности, организованная учениками как оммаж Мастеру. Мы беседуем с авторами-кураторами, художниками Анной Федоровой и Тимофеем Рябушинским.
– Когда-то Алла Александровна Михайлова писала о “школе Шейнциса”. Какие уроки Олега Ароновича оказались самыми важными, определяющими в вашей судьбе?
Анна Федорова. Наверное, это прозвучит пафосно, но Олег Аронович кардинально изменил мою жизнь и определил путь. Он давал импульс и определял вектор движения человека в профессии. Самое ценное в его преподавании – отношение к ученику как к микрокосмосу. У Олега Ароновича был индивидуальный подход к каждому студенту, он знал, какие “гайки” нужно подкрутить, какие настройки перенастроить, чтобы этот конкретный человек смог существовать в профессии. Чтобы у него был “чемоданчик” инструментов не только своих, но и тех, что дает ему Мастер. Профессия сложная, работа над каждым спектаклем таит в себе трудности, но важно, чтобы художник чувствовал себя как рыба в воде и ловил кайф. Олег Аронович учил не бояться рисковать, доверять своему художественному чутью, не предавать себя, не идти на компромиссы и воплощаться. Он работал с нашими страхами, понимал, что это важно для того, чтобы художник мог жить и работать полноценно. Он как педагог помогал встроиться в коллективный мир творчества. Когда я начала преподавать, непроизвольно копировала Мастера, его поведение, реакции. Олег Аронович был очень импульсивным человеком, он мог жестом показать, что ты делаешь что-то неправильное, неточное. Ты сразу считывал, что не так. Но, когда я пыталась под-ражать Учителю, получалось, что я просто ругаю учеников. Мне пришлось найти своего педагога внутри себя.
Тимофей Рябушинский. Нельзя сказать, что Олег Аронович давал какие-то формулы для работы в театре. Никаких правил, теорем.
Первая моя встреча с Олегом Ароновичем произошла перед тем, как я подал заявление в Школу-студию МХАТ. Нужно было пройти одобрение у мастера, набиравшего курс. Позже мне рассказали, что Шейнцис принципиально не берет абитуриентов, пришедших после школы. Я не знал, куда поступать, выбирал между МАРХИ и ГИТИСом. Школа-студия МХАТ просто была ближе к дому. В школе я мало рисовал, и, когда принес свои работы Олегу Ароновичу, он увидел меня насквозь, поставил диагноз. Я вышел в Камергерский переулок, сел на лавочку с сильнейшей мигренью. Позднее, когда наш курс начал учиться, я всегда чувствовал присутствие Шейнциса в здании, в Школе-студии или в “Ленкоме”, когда занятия проходили там. Нельзя было быть неточным, безалаберным. Все занятия проходили как сеансы психоанализа. Олег Аронович “разносил” наши работы точно, бескомпромиссно. Если он что-то говорил про тебя – уже хорошо. Самое страшное – когда он молча проходил мимо.
После школы нагрузка казалась невероятной. Я помню, как мы не спали неделю перед последним экзаменом летом. Наконец, повесили все работы. Мне Шейнцис поставил “три” с намеком: “Подумай, может быть, лучше в армию? Там проще: от забора до обеда. Хочешь быть художником – доказывай!”. И вдруг известие о том, что его нет. Наступило абсолютное опустошение и ощущение сиротства. Вчера ты думал, вот, наконец, можно передохнуть, а сегодня ты тоскуешь по его занятиям и понимаешь, что теперь все будет по-другому. Мое соприкосновение с Олегом Ароновичем – встречи раз в неделю по пятницам в 2005-2006 годах, а дальше рассказы о нем, мифы о нем, его спектакли. Нас “подобрали” его ученики: Виктор Шилькрот, Алексей Кондратьев, Анна Федорова, Маша Утробина. Мы учились по заветам Шейнциса.
– Как рождалась идея вашей выставки-инсталляции?
Т.Р. Иногда мы собираемся 2 января и 16 июля, чтобы вспомнить Олега Ароновича. Два года назад, когда Шейнцису могло бы исполниться 70 лет, Людмила Григорьевна Кузьменко (Шейнцис) предложила сделать выставку его памяти. Все закрутилось постепенно. Мы обсуждали этот проект с Анной Федоровой. Позже стали подключаться другие ученики Мастера. Петелька – крючочек, и вот уже мы разговариваем с Дмитрием Викторовичем Родионовым, он предлагает сделать выставку в Бахрушинском музее. Мы с самого начала понимали, что не хотим делать экспозицию. Ведь большая персональная выставка к 60-летию Шейнциса состоялась в Новом Манеже. Там были представлены макеты, эскизы, чертежи. Экспонировалось даже знаменитое Красное колесо из “Жестоких игр”.
Мы искали нестандартное пространство, мысленно перебирали варианты, много раз встречались. Постепенно находили форму для будущей акции, которая бы соответствовала индивидуальности Шейнциса. Ведь он умел уничтожать все стандарты, раздвигать рамки. Достаточно вспомнить, как он увеличивал и преображал неудобную сцену “Ленкома”, используя самые разные приемы. Так возник этот подход, череда пространств, в которых мы попытались передать наши ощущения от характера и личности Мастера. Все сошлись на этом варианте. Мы позвали Артемия Сергеевича Харлашко и других художников. Кто-то из команды хорошо знал Олега Ароновича, кто-то слышал о нем. Мы пришли в “Ленком” к Марку Борисовичу Варшаверу. Он нам помог и позволил работать в бутафорском цехе. Дмитрий Викторович Родионов предоставил макеты. Помог СТД РФ. И с этой идеей мы явились в Еврейский музей и центр толерантности, там в нас поверили. Вся работа делалась не по музейным правилам. Так мы дошли до открытия, хотя не знали, состоится ли оно, или снова перенесется из-за пандемии на неопределенное время.
А.Ф. Вынужденные остановки, поиски пространства, пандемия – всё работало на результат, какие-то вещи мы успевали переосмысливать, уточнять. Мы были настроены на то, что у нас должно получиться. Волнений было много, много технических сложностей. К примеру, мы искали склад для хранения уже готовых экспонатов. Ведь от замысла до воплощения прошли два года. Но время пролетело быстро. Надо еще понимать, что вся наша команда в первый раз делала выставку-инсталляцию, а эта работа сильно отличается от работы над выпуском спектакля на сцене.
– Анфиладе из четырех пространств предшествует пролог: на стенах маленькой комнаты – хроника жизни Шейнциса, замечательная фотография – кажется, что Олег Аронович обернулся, чтобы посмотреть на тех, кто пришел на выставку. Текст Аллы Михайловой лаконично рассказывает о его творчестве. В записных книжках Алла Александровна определяла художника одним словом: “Боровский – мудрец. Шейнцис – взрыватель”. Я вспоминала ее характеристику в первом зале, где ты кожей чувствуешь беспокойство. Оно возникает от движения маятника-макета.
Т.Р. Рабочее название первого пространства – Комната шока. Мы хотели, чтобы зритель, пусть никогда не знавший Олега Ароновича, сразу получал “оплеуху”. Попадал в помещение, где не будет ничего комфортного.
Когда мы учились на первом курсе, у нас было задание – сделать объемные модели картин Возрождения. У моей однокурсницы Ольги Опенок получился какой-то невероятный макет. И вот, Олег Аронович подходит к макету Оли, долго смотрит, курит и потом говорит: “Нет, ты не чувствуешь этот материал” (имелся в виду гофрокартон). Берет и кидает макет на пол. Второй случай был на шестом этаже Школы-студии. Нам в аудитории повесили огромный экран для проектора. Резко открывается дверь, входит Олег Аронович, рядом лаборантки. Он взглянул на экран и сказал: “Кто посмел?”. Подходит и сдергивает экран резко вниз. И тот падает с высоты и разбивается. Все в шоке. А он с невозмутимым видом победоносно выходит из аудитории. Летящий макет – это метафора опасности. Не случайно и Павел Каплевич, и Дмитрий Крымов вспоминают о чувстве опасности, которое исходило от Шейнциса. “Он был сплошной оголенный нерв”.
А.Ф. Рассказ об Олеге Ароновиче – рассказ о создании художественного образа спектакля. Процесс возникновения замыс-ла, разработка идеи, попытка воссоздать ощущение, атмосферу присутствия Олега Ароновича в пространстве. Сегодня нет ничего подобного феномену личности Шейнциса. Чем больше проходит времени, тем сильнее это ощущается. Он был необыкновенно цельным человеком, грандиозным, очень щедрым и неравнодушным. Человеком-аттракционом, художником-волшебником, с которым никогда не скучно. Когда он приходил на 6 этаж Школы-студии – все преображалось. Быт исчезал, появлялись острота, романтика творчества. Все происходящее приобретало смысл. Он очень на многих повлиял. Даже на тех, с кем пересекся мимолетно. Шейнцис, как рентген, считывал людей, ситуации. Рядом с ним пространство наполнялось энергией высокого градуса. Первая комната – про его бескомпромиссность, перфекционизм, импульсивность. Это пространство поиска идеи, которая проверяется на прочность здесь и сейчас.
– “Если ты работаешь над какой-то идеей, нельзя уходить на перекур. Наоборот – разгоняйся побыстрее, иначе погаснешь. Скорость не как бездумие, но как горячий, раскаленный темпоритм…” – писал Шейнцис. Мне ваша акция напомнила спектакль-променад, где каждое следующее пространство анфилады продолжает тему творчества.
А.Ф. Вы правы. Следующий зал – пространство сосредоточенности. Идея отобрана, и художник пускается в ее детализацию, уточнение. Чертежи Шейнциса – произведения искусства, продолжение эстетики замысла. Казалось бы, черчение – скучное занятие. Но для Олега Ароновича чертеж интересен своей математикой, проверкой гармонии на прочность. Когда происходил процесс черчения, он не отрывался от кульмана. Приходили гости, он ненадолго отходил от чертежа, пил кофе и возвращался. Он не мог остановить процесс. Кульман – инструмент художника, помогающий творить магию. Что бы ни происходило в театре, за окном, в институте, в мире, он был сконцентрирован на работе.
– Третья картина вашего променада – череда макетов. Зритель попадает в темное помещение, где каждый макет “подан” с помощью света, звукового ряда. Мне кажется, такой прием использован впервые.
А.Ф. Макет – завершающая стадия разработки образа спектакля. Рабочее название комнаты – Хор макетов. Ведь они много времени провели на полках в темноте, в запасниках, иногда участвовали в каких-то выставках и потом снова возвращались в коробки. Мы хотели, чтобы макеты ожили за счет света и звука. В каждом макете две-три ключевые картины световой партитуры спектакля сменяют друг друга, движение света демонстрирует идею объемнее. Вместе со звуковой записью спектакля это помогает зрителю представить, как художник видел будущий спектакль еще на стадии макета.
Когда мы учились, Олег Аронович подключил нас к покраске декорации к “Плачу палача”. Как всегда, это само по себе уже было неким перформансом в его стиле, и, одновременно, он учил нас тонкостям живописи. Олег Аронович придумал невероятное сценографическое решение. На маленькой сцене была создана иллюзия огромного пространства вокзала. В финале появлялся мощный осветительный прибор и ослеплял зал. Шок, как будто тебя что-то пронзало и изменяло.
Т.Р. Макеты Шейнциса всегда отличались от макетов других художников. Всегда были самобытными. Олег Аронович сочетал художественные и ремесленные задачи. Если сегодня посмотреть “Юнону и Авось”, “Шута Балакирева”, “Ва-Банк”, можно убедиться в том, что макет и декорация выполнены один к одному. Все придумано, все проверено еще на стадии макета. Режиссеру наглядно видно, как все будет происходить. Оживить макеты нам помогали Анатолий Самосадный и Иван Ширшов. Мы повторили световую партитуру каждой легендарной постановки. Нашли записи спектаклей.
– Я обратила внимание на то, что вы отказались от этикеток. Это сознательный ход?
Т.Р. Посетителю дается карта, лифлет-описание каждого спектакля. Текст к макетам написала Анаит Вачеевна Оганесян и сделала это очень лихо и точно, как мне кажется.
– Анна Федорова вспоминает “Плач палача” как одно из самых сильных впечатлений. А какой спектакль вы могли бы назвать любимым?
Т.Р. Вспоминаю “Шута Балакирева” – по-моему, пример идеального тандема Захаров-Шейнцис с прекрасной актерской работой Сергея Фролова. Я не видел, к сожалению, “Жестоких игр”, “Поминальной молитвы” (спектакль восстановили, поэтому сейчас есть возможность его посмот-реть). Про “Поминальную молит-ву” я вспоминаю прекрасную историю, которую нам рассказывал сам Шейнцис. Изначально спектакль делала другая постановочная команда. Что-то там не задалось. За месяц до премьеры Марк Анатольевич приходит к Олегу Ароновичу и говорит: “Надо выпускать премьеру. Нужна срочная идея”. Шейнцис ставит себе задачу, садится на кольцевую ветку метро и говорит себе: “пока не придумаю, из вагона не выйду”. Так он проехал два оборота по кольцу, потом прибежал к Захарову со словами: “Я придумал лошадь!”. Захаров ответил: “Лошадь придумал Бог. Хорошая декорация”.
– В лифлете каждая картина сопровождается коротким текстом-описанием. Четвертое пространство озаглавлено как “Панорама памяти”. Мне рассказывала Анаит Оганесян, что вы, обращаясь к участникам – коллегам, друзьям, ученикам, не давали им конкретного задания, каждый мог говорить о том, каким ему запомнился Олег Аронович. На экране – движущаяся панорама – интерьер квартиры Шейнциса. Звучат монологи, предваряющие появление на экране говорящего. Но, как я знаю, съемка участников происходила не в интерьере. Возникает очень театральный эффект остранения. Мы видим друзей, коллег, чьи голоса звучат “за кадром”. Впечатление “спиритического сеанса”.
Т.Р. Выставка когда-то закончится. Хотелось, чтобы что-то осталось после нее. Мы составили список людей, соприкасавшихся с Олегом Ароновичем. К несчастью, так получилось, что мы не успели снять Марка Захарова, Сергея Бархина, Романа Виктюка. С самого начала нам не хотелось делать интервью. Это бы разрушило всю концепцию нашей инсталляции. Главная тема четвертой картины – воспоминания. Возникла идея панорамы. Кто-то из участников писал текст, кто-то диктовал по телефону. Потом мы попросили всех прочесть свой текст и сделали аудиозапись. Поскольку мы выбрали жанр эссе – свободного высказывания, то в результате получилось то, чего мы добивались. Например, Маша Утробина задумалась, а мы как будто слышим ее мысли. Каждый говорит о своем Шейнцисе и его творчестве – Сергей Чонишвили об “Оптимистической трагедии”, Владимир Урин о том, как в дружной компании рождалась идея “Золотой Маски”… Мы занимались этой комнатой с моим другом, оператором Егором Кочубеем, которого я знаю много лет.
А.Ф. Не хотелось видеть на экране “говорящие головы”. Все, кого мы пригласили, вспоминают Олега Ароновича наедине с собой. И в результате возникает общность с другими людьми. Все вместе создают коллективный портрет Шейнциса.
– Мне показалось важным, что ваша выставка-оммаж не приурочена к памятной дате. В ее появлении нет никакой формальности. С момента ухода Олега Шейнциса прошло пятнадцать лет. Но благодаря вам, его ученикам, создается впечатление присутствия Художника в нашей жизни.
Т.Р. Это была командная работа, где каждый понимал значимость вклада другого. Собралась группа художников, видеохудожников, художников по свету. В нашей команде, кроме оператора Егора Кочубея, оказался и Ваня Ширшов, композитор и звукорежиссер. Всех нас собрала и объединила персона Олега Ароновича. Я очень рад, что участвовал в этом проекте.
А.Ф. Я согласна с Тимофеем. Аккумулирующей идеей акции стала личность Олега Ароновича. О художнике такого масштаба, казалось, должен был делать выставку человек его уровня. Но мы сплотились, и оказалось, что вместе мы сильнее. Мне кажется, мы справились.
Беседовала Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена»
№ 7 за 2021 год.