Скок-поскок – да не смог

Фото К.МЕЛЬНИКОВОЙ
Фото К.МЕЛЬНИКОВОЙ

Русский язык и фольклор, со всем богатством древних корней и первобытной архаикой сюжетов, не так часто исследуются с мрачно-хтонической стороны. А ведь она многое может поведать нам о нас самих. Лингвисты Сепир и Уорф давно сказали, что в каждом языке выражается уникальная картина мира. Или наоборот: язык ее формирует.

На темной, непроявленной стороне языка построена “Кысь” Татьяны Толстой, а недавно, например, Владимир Сорокин выпустил собственные пословицы и поговорки, выуженные из подсознания русского фольклора.

Исследование архаики в современности решил провести и петербургский независимый проект “ТРУ Театр”. Спектакль “Горемычные танцы” Александра Артемова предлагается с подзаголовком “текстоцентричный балет пограничных состояний”. Звучит текст Александра Артемова и Настасьи Хрущевой. От балета тут немного, а погранично – все: действие колеблется между архаикой и современностью, между танцем и падением, между красивым и страшным.

На сцене появляются Мария Кудрявцева и Ульяна Фомичева, повязывают платки: мгновенно из двух наших современниц преображаются в “архетипических русских женщин”. Они проходят в зал, садятся перед микрофонами. Их голоса поведут и проведут зрителей и артистов через эту историю.

Вначале все разворачивается во тьме: минут на десять свет выключат, и, как в пугающем аттракционе, оставят аудиторию наедине с собой. И с текстом, звучащим в кромешной темноте: “Посидим. Помолчим. В склеп загнали. Плечьми друг к дружке посадили. Ни вздохнуть, ни продохнуть, ни задохнуться. Вот и сидим, вот и ждем. Человеческая тварь – она такая. Все чего-то ждет”.

Ждет человеческая тварь, как и предсказано, приключения, стремится к чему-то. Схема сюжета сказки и любого нарратива известна: от беды и горя, через преодоление, к свету и счастью.

Из тьмы постепенно появляется человеческое тело, это главный герой, неназванный Иванушка-дурачок: “Две ноги босые – две руки прямые. Тело мужское. Как есть перед нами. Не большое, не маленькое. Живое, сильное тело. Воздухом грудь наполняется. Дух входит и выходит, а тело – оболочка его”. Александр Плаксин, с обнаженным торсом и распущенными волосами, с потрясенными, вытаращенными глазами, вместе с нами проступает из тьмы; только зритель выходит из тьмы ощутимой, а герой – из метафизической. Пережитое им потрясение и ведет его к поиску незримой цели, “карлицы красной, на лицо прекрасной”, – того незнамо чего. Под монотонно-жутковатый говор, вскрики и заговорное кружение текста героя то подбрасывает в прыжках, то расплющивает оземь (“Тело когда устает – его земля тянет, к себе притягивает, забрать хочет. Вот допрыгался ты почти до самой пропасти и упал перед ней. Попробуй вот встань теперь”).

В сказке, как и в жизни, на пути из темени к мечте человек встречает помощников, противников, советчиков. Рядом с ним собирается целая компания: второй непохожий двойник (Василий Гузов), брутальный царь-конь (Василий Титунин), трогательный большеглазый Алконост (Евгений Сиротин), суровый медведь-беспокойник (Николай Горшков). У каждого в тексте имеется свой фольклорно-метафизический бэкграунд. И все они – мужчины средних лет в штанах и босиком, кто поджарый, а кто и полноватый, объединены единым танцем и общим ожиданием.

Несмотря на фольклорную основу текста, вырисовывается вполне универсальный сюжет: человек ищет счастья, стремится к цели, вопреки падениям и нападениям. Центральный образ здешнего хронотопа – коридор, мост над бездной, от ненавидимого в незнаемое.

Выпрыгивая из тени, не говоря ни слова, вступая в полутанец-полубитву, каждый из пятерых горемычных становится Иванушкой-дурачком, идущим за своей Жар-птицей – за смыслом жизни, ее соблазнами и красотой.

И красота возникает: Татьяна Лузай играет ту самую “красную карлицу”, явления которой ждали как избавления. Да вот только ожидание счастливее самого конца. А финал – танцевальный батл между карлицей и каждым из горемычных мужиков, так искренне ожидавших счастья. Истовая танцорка перепляшет каждого: так и смерть переборет любого, с каким бы заговором он к ней ни пришел: “Посох-то железный есть у тебя, готов отправиться в путь последний? Посмотреть на то, на что смотреть нельзя? Готов к лихорадке смертной?”

О чем спектакль? О неизбывности мрачного конца? – Нет, пожалуй. Скорее о том, что фольклорная матрица подсказывает нам вечное рвение к неведомому. А может, надо разорвать эти предсказанные сказкой путы?  Может, мужская сила, ярый царь-конь и вещая птица-алконост могут и не идти за красной карлицей? Возможно ли им, выйдя из мрака, выдохнуть и жить без рвения?

Не дает ответа.

Вера СЕРДЕЧНАЯ

«Экран и сцена»
№ 22 за 2020 год.