Мюнхенский театр “Каммершпиле” одним из первых в период пандемии и изоляции, а по сути, в эпоху сдвига мироустройства, начал на своем сайте цикл онлайн-трансляций спектаклей. Стартовал он показом “Трех сестер” в постановке Сюзанны Кеннеди – театральная премьера состоялась ровно год назад, в конце апреля 2019, когда ничто еще не предвещало нынешней вселенской обособленности. Между тем, шесть персонажей Кеннеди, оставившие и поиски автора, и воспоминания о нем, и надежды на лучшее будущее, явно пережили на своем веку не одну пандемию, и иной реальности, помимо пустынного горизонта, не ведают.
Вполне возможно, впрочем, что персонажей в спектакле не шесть, а больше – разыгрывают их, во всяком случае, девять исполнителей: сестры предстают в двух вариантах возрастов. В стерильном пространстве недо-бытия или за-бытия люди проступают, как на фотобумаге в проявителе, – сначала лишь общими очертаниями. В гудящем от стонов космосе, на фоне ошеломительной красоты и тревожности облаков, подсвеченных потусторонним светилом, возникает прямоугольник комнаты. Он пронизан теми же оранжево-коричнево-фиолетовыми лучами, что и вспучивающиеся, как при взрыве, облачные клубы (в оформлении сценографа Лены Ньютон и художника по свету Райнера Каспера используется стробоскопический эффект), но вскоре отвоевывает свою белизну. Ниша зависает в воздухе и обнаруживает внутри поразительную инсталляцию: три женские фигуры в белых платках и юбках колоколом – в своей безликости словно сошедшие с картин Казимира Малевича. Черные овалы отсутствующих лиц помигивают, как лампочки накаливания.
Две боковые стены среды обитания сестер – зеркальные, поэтому кнопочный телефон, прикрепленный к одной из них, удваивается отражением. Действующим же, или скорее бездействующим, лицам тоже не удается избегнуть тиражирования, раздвоений и растроений.
Ключевым приемом в коротком, но отнюдь не мимолетном, спектакле Сюзанны Кеннеди становится повторяемость едва уловимо меняющихся эпизодов. Режиссер не скрывает того факта, что опирается на идею Фридриха Ницше о вечном возвращении, вложенную в уста Заратустры. Постпостпостчеховские сестры существуют у Кеннеди в некоем обреченном на бесконечность моменте бытия, ибо воспроизводился он, несомненно, уже несчетное число раз.
На смену пустолицым бабам на чайник приходит общество генномодифицированных существ – за белым столом расположились три уродливые Барби в ярких сарафанчиках, с яйцеобразными головами, затянутыми в силиконовые маски с прорезями для глаз, носа и рта, и три столь же безволосых гуманоида предположительно другого пола, в джинсах, водолазках и толстовках. Среди них однозначно угадывается лишь Вершинин с его монотонными разглагольствованиями о трех маленьких девочках, чьих лиц он, кстати, уже не помнит. Двое других принимают на себя функции остальных мужских персонажей пьесы. Чеховский текст пробивается урывками, наряду с ним звучат плохо различимые фразы, произносимые искусственным голосом: иногда он раздается из телефонной трубки, опасливо снятой после звонка кем-то из “сестер”, а порой вещает откуда-то из космоса. Немецкий и английский языки тут уравнены в правах.
Сцену от сцены отбивают затемнение и отрывистый возглас “cut”. Белая обитель оцифрованных персонажей то обретает объем, то его теряет, сплющивается до плоского экрана компьютера. По рамке периодически бегут слова и ошметки фраз: reality – реальность, simulation of simulation – симуляция симуляции, is never the end – никогда не конец. Тем временем синяя амебоподобная маска ужаса, возникнув однажды слева от убежища, перемещается вправо и неотступно застывает на экране планшета, с которым не расстаются персонажи.
Спектакль Сюзанны Кеннеди мог бы показаться оригинальной постановкой пьесы Кости Треплева о Мировой душе, разыгранной роботами в соответствии с их представлениями о душе и об обреченности меркнущей цивилизации, если бы не сцена с трио немолодых сестер, возраста героинь знаменитого одноименного спектакля Кристофа Марталера. Их лица, фигуры, движения, позы, скорбь – вполне человеческие. Повторяющийся эпизод обозначен ремаркой “Тем временем”. Что-то живое из последних сил ведет параллельное закату цивилизации существование.
В мире “Трех сестер” Кеннеди психология упразднена, вожделенный Годо давно явился, но оказался не тем, кого ждали. Ужас вошел и обосновался так прочно, что с ним свыклись и другого состояния, кроме скованности, не знают. “В начале было Слово”, – вещает телефонная трубка, но, судя по тому, что слышится следом, слово было лишь мычаньем. Распад затронул все сферы, вот только глаза еще взблескивают осмысленным взором из-под оболочек зомби. Когда одна из механистичных кукол, гипотетическая Ирина, утыкается взглядом в неподвижный волчок-юлу, то кажется, она силится вспомнить что-то из прошлого – смысл тех чеховских фраз, которые все они вынуждены произносить, пока их узилище парит в эфире, полном телепомех.
Очередное затемнение, очередной выстрел “cut”, и та же Ирина красным маркером, подаренным условным Федотиком, попытается начертить круг – круг времени не замкнется, бесконечность на то и бесконечность.
Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена»
№ 8 за 2020 год.