Публикуемый ниже документ – редкий образец письменного наследия Петра Наумовича Фоменко – автобиография, написанная при поступлении на режиссерский факультет ГИТИСа. В фонде Николая Михайловича Горчакова, первого руководителя его курса, в РГАЛИ (ф. 2959, оп. 1, ед. хр. 505) сохранились и тексты других абитуриентов лета 1956 года – Рамзеса Джабраилова, Феликса Бермана, будущих фоменковских однокурсников. По сравнению с ними автобиография Фоменко совсем небольшая: всего четыре машинописных листа.

Текст Петра Фоменко написан “в художественной манере”, поэтому в его предвосхищении следует кратко написать о том, чего в нем нет, а автобиография, несмотря на свободу формы, в общем, подразумевает.

Николай Горчаков не был его первым наставником, а ГИТИС первой alma mater. В 1951–1953 годах, как известно, Фоменко учился на актерском факультете Школы-студии МХАТ, а после – на филфаке Московского государственного педагогического института имени В.И.Ленина. Знакомства, заведенные в молодой гуманитарной среде, составили круг его общения на долгие годы вперед (1). Амбиции людей, с которыми Петр Фоменко сблизился, лежали в других областях. А сам он уже давно решил, что его судьба будет связана с театром.

Отдельный сюжет в биографии Фоменко представляет работа с любительскими театральными студиями. До поступления в ГИТИС он активно ставил в них спектакли и даже играл сам. О его литературных предпочтениях сказано в его тексте. Благодаря развитой студийной традиции, театр неизменно оставался для Фоменко параллельным сюжетом в годы, когда сам он не мог находиться непосредственно в профессиональной среде.

Так и в конце 1960-х годов, когда не получится отстоять свое место в театральной Москве, он уйдет в студийную работу, где по-прежнему ощущалось больше свободы. В театральной студии Московского университета на Ленинских горах он поставит два спектакля: “Вечер Михаила Светлова” (1967) и “На Руси есть веселие пити, не можем без того быть, или Татьянин день” (1969). Интерес они вызовут отнюдь не любительский, что, впрочем, характерно для 1950–1960-х годов, когда студенческие спектакли приобретали популярность, сравнимую и даже превышающую популярность крепких академических театров. Для Фоменко работа с актерами-любителями из студии “Ленинские горы” навсегда останется дорогим для души делом. Но только времена уже настали другие. Все расстроилось в конце 1960-х: фоменковская студия, Студенческий театр МГУ и соседствующая с ним Студия “Наш дом” закрылись.

После отчисления из Школы-студии МХАТ Фоменко пробовал поступать в ГИТИС на протяжении нескольких лет. Но – безрезультатно. “Это были очень тяжелые времена – 1952–1954 годы, когда имели первостепенное значение анкетные и прочие данные”, – напишет он в начале 2000-х (Фоменко П.Н. “Он воспитал наш пламень…” // Неистовый Андрей Гончаров. М., 2003. С. 278). Видимо, “неблагонадежность” биографии человека, носившего в школьные годы фамилии обоих родителей – Фоменко-Элинсон, проявилась в годы антисемитской кампании, настроения которой на государственном уровне не сразу вывет-рились и после смерти Сталина.

Анхель Гутьеррес, окончивший в 1953 году курс Андрея Михайловича Лобанова, 1 сентября записал в своем дневнике: “Пока был в вестибюле, ко мне подошел молодой, коренастый, голубоглазый и светловолосый парень. Поздоровался удивительно вежливо и сказал, что намеревается поступить в ГИТИС на режиссерский факультет и хочет знать, что нужно подготовить для поступления. Я ему все рассказал: про актерское мастерство, режиссерскую экспликацию и рецензию на какой-нибудь спектакль.

– А вы здесь учитесь на режиссерском?

– Да. Я только что закончил в этом году.

Он представился:

– Петр Фоменко” (Гутьеррес А.Г. Дневники русского испанца: в 2 т., М., 2017).

Но поступит он только в 1956-м, по собственному выражению, “поверх всех барьеров” (Фоменко, с. 281) и будет благодарить за судьбоносный шанс Андрея Александровича Гончарова (как и Феликс Берман и, вероятно, некоторые другие).

Профессиональные отношения с Гончаровым завязались в начале 1950-х годов, когда тот стал привлекать молодого человека, одаренного и, видимо, очень жадного до работы, к деятельности в своей любительской студии. Их многое объединяло, но еще больше, кажется, имелось того (по человеческим и эстетическим меркам), что могло навсегда отдалить друг от друга. Но не отдалило. “Самой большой школой – писал Фоменко – для меня была работа на его спектаклях в институте и в театре” (Фоменко, с. 282).

В 1956 году Андрей Гончаров, назначенный главным режиссером Студии киноактера, должен был снимать свой первый фильм – “Долгий путь”. Сценарий по мотивам рассказов В.Г.Короленко “Ат-Даван” и “Чудная” написали Б.А.Бродский и М.И.Ромм. После репетиций в Москве съемочная группа (сорежиссером Гончаров утвердил своего давнего, еще довоенного товарища по ГИТИСу Валентина Невзорова) поехала под Красноярск снимать на натуре сибирские края, в которых должны были встретиться после многолетней разлуки ссыльный коллежский секретарь (Сергей Яковлев) и его возлюбленная Рая (Кюнна Игнатова), теперь политическая заключенная.

“Съемки происходили около Красноярских столбов, километрах в пятидесяти от Красноярска, где река Ман[а] впадает в Енисей, – вспоминал Фоменко, отправившийся вместе с Гончаровым.

<…>

Я работал в окружении Гончарова и впервые увидел его, когда он снимал уходящую натуру. Он был полон сил, он был прекрасен, энергичен, он был предметом обожания и восторга всех, кто с ним сотрудничал. С кино у него складывались странные отношения. Ему был важен предмет, он старался успеть сделать и со свойственной ему энергией пытался вернуть уходящую натуру. <…>

…я помню, что натурные съемки были клинически поспешны: не было ветродуев, бригады солдат бросали лопатами глыбы снега, как бы изображая метель. Это Андрей Александрович устраивал тогда, когда хотел взвихрить и найти ту подлинную колоссальную эмоцию, которая ему всю жизнь покоя не давала, а она должна была быть. Иногда он понимал, что тишина и великая пауза может быть внушительной. Он любил оглушительные паузы, но боялся их. Он забивал их глушилками – своим криком. Как он кричал! От восторга, от несчастья, от одиночества, невозможности добиться, а не добиться он не мог!” (Фоменко, с. 278-279).

Андрей Гончаров недолго занимался фильмом “Долгий путь”, вскоре он покинул съемочную площадку, и на смену ему пришел Леонид Гайдай, завершивший картину. Такой странный дебют стал для Гончарова и последним в кинокарьере: от работы в театре он больше не отступал.

Фоменко, сдавая экзамены в ГИТИС, конечно, их знакомства не раскрывал, поэтому в автобиографии писал: “весь прошлый год я проработал в кино”. Точка. Ассистент кинорежиссера – это хорошая практика.

Но с Андреем Гончаровым они уже связаны. И Фоменко будет считать учителем его, а не Николая Горчакова и не Николая Петрова, подхватившего осиротевший горчаковский курс в 1958-м.

В тексте Фоменко логичным для жанра автобиографии образом сплетаются биографические факты, относящиеся в первую очередь к его театральному опыту, и рефлексия, то есть итог личного, индивидуального восприятия. Он выстраивает текст фрагментарно, и эта выборочность воспоминаний напоминает вспышки, подсвечивающие в памяти то или иное мгновение. Неслучайно основное художественное средство здесь – свет.

По большому счету, Фоменко демонстрирует взгляд режиссера, а точнее, взгляд режиссера Петра Фоменко, что в очередной раз подтверждает истину о том, что режиссерское мышление не является итогом ремесла.

Биография и события

Фоменко П.Н.

Город

“Синяя птица”

Музыка

Война

“Нескучный сад”

Школа

Самодеятельность

Рабочим сцены

Первые роли

По Московской области

В театре и в самодеятельности

Год работы в кино

В Ленинграде

Города

Люди и улицы

Наверное, город с его движением, жизнью, ритмом, домами каждый человек воспринимает по-своему. Ведь городские улицы, бульвары, мосты, переулки, дома, набережные имеют свое настроение.

Я родился и вырос в Замоскворечье. Помню Москву разную: до войны она мне запомнилась утренней, солнечной, совсем как в песне, которую все пели тогда: “Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…”, потом помню Москву военных лет; наконец, теперешняя Москва, большая и разная. Природа. Она есть и в городе. Есть и небо, и река, и солнце, и ветер, и листья… А рядом с этим камень, дым, машины, мосты… Асфальт тротуаров и бульвары с желтеющими листьями. Дикие голуби на карнизах и лес антенн на крышах. Когда мне было лет шесть, я влез на крышу нашего высокого дома: вокруг бесконечные крыши, трубы, башенки, купола… “И ведь под каждой крышей своя жизнь…”. И было интересно придумывать жизнь людей, которые живут за далекими чужими окнами… Это было до войны. Еще тогда стало заметно, что облик, настроение улицы, двора, дома, всего города во многом зависит от освещения. Окно наше смотрит на школу, в которую я потом и пошел учиться. В дождливые, хмурые дни нравилось глядеть в окно, и тогда школа выглядела скучной, неуютной, большой и тоскливой. А когда стена школы освещалась заходящим где-то за Крымским мостом солнцем, то все становилось теплее, заманчивее; лучи пробивались в окна и хотелось рассмотреть, что там на стенах в классе. Но смотреть на школу чаще приходилось в хмурую погоду, и поэтому, наверное, совсем не радовало то, что скоро в первый класс. В 5 лет я смотрел “Синюю птицу”. Помню только блестящий, с солнечными зайчиками паркет в фойе и одну сцену, когда бабушка и дедушка сидят у дверей своего домика. Сцена, наверное, шла за тюлем, и все казалось окутанным теплым и мягким туманом. И домик, и сами бабушка с дедушкой были такие живые, настоящие, уютные, что все там хотелось потрогать и пожить в этом домике, где хорошо и просто. И мама говорит, что я закричал тогда, вырываясь от нее: “Мама, я хочу туда!” – и потом заревел, кажется. Думается, что тогда этот спектакль был тоньше, теплее, заманчивее и свежее, чем теперь.

Больше всего неприятностей и удовольствий в детстве у меня было связано с музыкой. С 6 лет я учился играть на скрипке. Но играл всегда мало. Гораздо больше любил слушать. Часто потом скрипка мне помогала. А когда три года назад я поставил в Клубе МГУ (на Моховой) (2) “Моцарт и Сальери”, то с удовольствием сам исполнял роль “скрыпача слепого”; к счастью, играть на скрипке нужно было дурно. Много слушали музыки во время войны. Дома было холодно, на стенах лед, и мы уходили на концерты – там было тепло и играли на органе или даже оркестр. Помню, в сорок третьем году или в 42-м в Зале Чайковского играл Гилельс. Играл Листа, и после каждой вещи долго грел руки у электрической печки. Примерно тогда же слушал “Эгмонта”, и читал Качалов. Мне было лет 10, и это было самым большим событием.

В войну мы с мамой из Москвы не уезжали, и жилось нам трудно. Мать все время много работала. Зато свобода у меня была полная, бегал по всему городу. Было много приключений, было и трудно; попадали в бомбежки, негде было жить…

Однажды утром раненые из госпиталя подарили мне фонарик. Что с ним делать? До ночи далёко, а днем светло. Решили с приятелем полезть в подвал – там темно и фонарь пригодится.

Дом, где был подвал, – небольшой, красивый, облицован белым кафелем; раньше в нем жил богатый купец, потом священник, потом домовладелец; рассказывали много всякого (3). Долго мы вдвоем бродили по закоулкам этого подвала – сыро, паутина. Спотыкаемся; страшно. И уж фонарик не радует. И вдруг осветили за выступом не то сундук, не то ящик, а в нем было много самых разных икон под толстейшим слоем пыли. Стали доставать их, рассматривать. Но скоро фонарик весь выгорел, и мы ощупью вылезли наверх. Вид у нас был ужасный: пыль и грязь с икон мы вытирали рубахами и штанами. А иконы были разные, были и интересные, на которые хотелось смотреть. Лица смотрели строгие; глаза большие, длинные, горестные, а брови изломанные. На другой день мы пошли опять, взяв свечки и коптилку. В конце концов мы отобрали несколько икон и решили отнести их в церковь вечером. Церковь была рядом, называется она церковь Ивана Воина, и тогда в ней [чуть ли в единственной в Москве. – зачеркнуто] тоже была служба (4). Так я впервые попал в церковь. Кругом тревожный, настороженный город, а в церкви – тихо, пахнет [неживым], потрескивают свечи, темные образа, старушки на коленях, нищенки у дверей. Было как-то неловко, но все же интересно. Потом, когда я бывал изредка в церкви, нравилось слушать пение. Церковная музыка, и наша, и католическая, мне нравится и теперь. Я люблю и Баха, и Бетховена, и Вагнера. Еще один случай во время войны. В одну очень темную ночь в Москве, в августе 1942 года. Часов 11 вечера. Я стоял в очереди за мукой. Когда началась тревога и заухали зенитки, никто из очереди не ушел. Вдруг в небе повисла яркая ракета и осветила все всюду проникающим серебристым светом. Люди жались к стене, но не уходили из очереди. Но когда ракета догорела, а рядом, метрах в 30-ти, у забора, зашипели две или три больших зажигалки, все бросились закидывать и тушить их – рядом был госпиталь, а забор был деревянный и сухой. Так муки и не дождались. А в этом госпитале мы, мальчишки и девчонки из нашего переулка, оставшиеся в Москве, выступали перед ранеными; пели, читали, я играл на скрипке песни.

Недалеко от нас – Нескучный сад, а дальше, за Нескучным – Воробьевы горы. Тогда там было безлюдно, запущено; много деревьев, травы. До сих пор помню там каждый уголок. Когда в 5 или 6 классе я впервые засыпался на экзамене, то с горя убежал в Нескучный – и прошатался там до ночи.

А после войны в 47 году я заболел, и меня послали лечить ревматизм в Крым. Тогда я впервые увидел море. С тех пор прошло десять лет. За эти десять лет я видел многие города, реки, большие озера; а моря пока больше не видел ни разу.

Окончив школу, я первый год работал рабочим сцены в Театре имени Станиславского (5). Этот год, я думаю, дал мне полезного опыта даже больше, чем последующие годы актерской и режиссерской работы в театре, самодеятельности и в кино, потому что тогда как-то больше удавалось увидеть. И теперь уже, пожалуй, причины накладок актерских и технических мне будет угадывать легче. Рабочим сцены я работал месяцев 10. Это было около 6 лет назад, но очень хорошо помню все спектакли и многих актеров в них (“Дуэнья”, “Отцы и дети”, “Грибоедов”, “Рабурден”) (6). Жаль, что многие интересные молодые актеры вскоре оставили этот театр (Головин, Колчицкий, Весник) (7). К тому времени я уже порядочно играл в самодеятельности. Удалось собрать несколько человек, способных и увлеченных, которые и сейчас много работают в самодеятельности и актерами, и режиссерами; а некоторые теперь работают и в театрах. Мы работали в разных коллективах: в клубе МГУ (на Моховой), в Педагогическом институте имени Ленина, в Москворецком Доме Учителя, в Областном Доме Народного творчества. Как ни странно, эта последняя организация дала нам возможность много и добросовестно работать с несколькими довольно опытными драматическими коллективами в Московской области. Мне удалось поставить за два года в крепких коллективах г. Электростали, г. Ногинска, г. Сталиногорска и в Раменском 5 спектаклей. Правда, работал я не один, а с товарищами. Тогда я и понял, чего мне очень не хватает: знаний, опыта, техники и просто настоящего знания всего процесса работы над пьесой и спектаклем. В самодеятельности много я играл сам. Весь прошлый год я проработал в кино. Ездил в Красноярск, на Енисей. В кино я работал ассистентом режиссера. Из поставленных спектаклей сейчас хотел бы продолжить работу над “Бронепоездом” Вс.Иванова, над “Моцартом и Сальери” и “Каменным гостем” Пушкина, над пьесами Маяковского (ставили отрывок из “Бани”  “Москва горит”).

За последние несколько лет мне пришлось побывать в нескольких городах. Рязань, Смоленск, Ленинград, Петрозаводск, Красноярск… И понял, что самое интересное и важное везде – это люди. Без них город и вообще мир пуст и страшен. Люди разные. Но скоро должно быть такое время, когда очень многие люди, жители наших городов будут вечером спешить в свой театр. И пусть у каждого будет именно свой театр, в котором жизнь города и его жителей [простых и сложных – разных людей – зачеркнуто], будет такой же сложной, тонкой, противоречивой яркой и значительной, какова она на бесчисленных улицах и под бесчисленными крышами наших домов.

Комментарии

1. В книге воспоминаний о Педагогическом институте (Н.Ю.Богатырева “В институте, под сводами лестниц…” Судьбы и творчество выпускников МПГУ-шестидесятников. М., 2013) есть глава, посвященная П.Н.Фоменко.

2. Клуб МГУ с 1920-х гг. располагался в помещении Храма св. мученицы Татианы на углу Моховой и Герцена (Б.Никитская). Труппа Московского университета на Моховой получила статус театра в 1958 г., тогда же ее возглавил Ролан Быков.

3. Имеется в виду Дом купца Игумнова на Якиманке, в котором после добровольной передачи его советской власти владельцем располагались сначала Институт переливания крови, а через короткое время Институт мозга (по-видимому, с атмосферой научной таинственности и связано возникновение многочисленных мистических историй про творящееся в стенах этого здания). В 1938 г. дом на Якиманке отошел Посольству Франции.

4. В Церкви Иоанна Воина, действительно, велись службы в советское время. В своих дневниках М.М.Пришвин не раз упоминает об этом, к примеру, так: “Мы были около церкви Ивана Воина в тесной толпе, выходящей далеко за церковную ограду по улице. Из боковой двери над головами валил пар дыхания стоявших в церкви” (Запись от 6 мая 1945 г. // Пришвин М.М. Дневники. 1944–1945. М., 2013. С. 518).

5. В 1948 г. задуманное К.С.Станиславским творческое двуединство Оперно-драматического театра, два года назад переставшего официально называться студией, было разрушено: оперная часть труппы перешла в Музыкальный театр им. К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко на Пушкинскую улицу (Б. Дмитровку), а драматическая осталась на улице Горького. В 1950 г. МХАТ возглавил М.М.Яншин. П.Н.Фоменко описывает как раз это время.

6. П.Н.Фоменко пишет о следующих спектаклях: “Дуэнья” (“День чудесных обманов”) Р.Шеридана в постановке Ю.Н.Мальковского и Г.В.Кристи, премьера состоялась в апреле 1943 г.; “Отцы и дети” в постановке В.Ф.Дудина вышли в 1949 г.; “Грибоедов” по пьесе С.А.Ермолинского поставлен М.М.Яншиным в 1951 г. “Наследники Рабурдена” Э.Золя в постановке Яншина и Т.А.Кондрашова были в репертуаре театра с 1952 г.

Отрывок из пьесы “Две судьбы” Н.Я.Зелеранского и Р.И.Хигеровича, поставленной в 1949 г. в Театре им. К.С.Станиславского, П.Н.Фоменко однажды представил в Школе-студии МХАТ.

7. Актеры, которых упоминает П.Н.Фоменко, недолго работали в Драматическом театре им. К.С.Станиславского. Алексей Аркадьевич Головин (р. 1929) работал в Театре им. К.С.Станиславского с 1951 по 1955 г., после чего перешел в труппу МХАТ им. М.Горького. Галикс Николаевич Колчицкий (1922–1999) играл на сцене Театра им. К.С.Станиславского, но с ноября 1949 г. и он оказался в МХАТе им. Горького, заведовал его труппой. Евгений Яковлевич Весник (1923–2009) служил в Театре им. К.С.Станиславского с 1948 по 1954 г.

Материал подготовила Анастасия ХАХАЛКИНА

«Экран и сцена»
№ 7 за 2020 год.