В одном из румынских монастырей во время чина отчитки, то есть изгнания бесов, умерла молодая женщина. В ходе следствия выяснилось, что жертву тупого экзорсизма, граничившего с обычным невежеством, просто вытолкали, не долечив, из переполненной местной больницы на попечение насельниц злополучного монастыря. За одной из них и приехала в ту обитель “одержимая” – но не злым духом, а упорным желанием увезти подругу с собой…

Кинопресса приветствует отход Кристиана Мунджу от привычного бичевания времен Чаушеску, забыв, что его дебютная полнометражная картина “Запад”, которая еще в 2002 году заставила фестивальную публику выучить новое имя, была посвящена современности, обрисованной весьма критично. А в новом фильме Кристиана Мунджу “За холмами” какие-либо ссылки на тоталитарное прошлое вообще отсутствуют. Даже явная социальная основа инцидента, то есть переполненность районной больницы и обреченность детдомовцев на черную работу и одиночество – тоже, по большому счету, не главная причина трагедии.

Коллизия “социум верующий и индивид мыслящий” обычно используется в кино тогда, когда воздействие социума, может быть, и доброжелательно настроенного к индивиду, явственно ощущается как насилие. Самой удобной метафорой агрессивного социума становится секта. Многие критики указывают на сходство картины “За холмами” и советского “оттепельного” фильма “Тучи над Борском” (режиссер Василий Ордынский). Могу еще добавить польский фильм “Именем дьявола” (режиссер Барбара Сасс, 2001). А также трехлетней давности финский “Запретный плод” (режиссер Доме Карукоски), героиня которого, не теряя уважения к родной секте консервативных лестедианцев, все-таки уходит из нее.

Обитель, в которой происходит действие фильма “За холмами”, также сходна с сектой. И в действительности ее настоятель отказался от дотаций, официально выделяемых патриархией на маленькие монастыри, чтобы не зависеть от начальства, осуждаемого им за экуменизм и секуляризацию (переход на грегорианский календарь, например). В общем, как сказали бы католики, считает себя святее папы римского. Или, как сказали бы советские пионеры, “весь отряд идет не в ногу, в ногу только я иду”. Тем Мунджу в некотором смысле подстраховался от обвинений в поклепе на церковь. Для тех, чью веру никакое кино, даже самое талантливое, не поколеблет, фильм “За холмами” не содержит никакого поругания религии, но, напротив, – душеполезное поучение об опасности гордыни. Играющий настоятеля актер Валериу Андрюцэ сразу вызывает в памяти известный православным прихожанам тип мрачного отшельника, точно знающего, сколько минут осталось до конца света. Среди актеров фильма были люди верующие, и во избежание насилия над их религиозными чувствами Мунджу снимал не в настоящем храме, а в декорации (правда, перед этим он изучил подлинное место трагедии 2005 года). Актриса Дана Тапалагэ, сыгравшая в фильме “За холмами” матушку-игуменью, дала понять: “Надеюсь, меня все-таки пустят в церковь после того, как в Румынии покажут фильм”.

Нелишняя предосторожность! Ведь многие с готовностью истолковывают картину “За холмами” как антирелигиозную. “Антиклерикальный фильм “За холмами” показался каким-то вымученным, надуманным и очень затянутым” (Евгения Тирдатова, “Новые Известия”). “Мунджу жульничать перестает и начинает снимать честный и доходчивый манифест, “За холмами” – гораздо грандиознее, чем кажется, это выход убежденного атеиста” (Анна Сотникова, “Афиша”). “Фильм все равно воспринимается как антиклерикальный. Думаете, скучный? Как бы не так! Действие не провисает ни на минуту, кульминация работает, как в образцовом триллере” (Олег Зинцов, “Ведомости”). Когда “взбесившаяся” Алина разбила иконы, на пресс-просмотрах – и в каннском зале, и в московском – раздавались отдельные аплодисменты. “В интервью прессе Мунджу более жесток, говорит, что надо учитывать разницу между верой, религией как таковой (в данном случае, христианскими традициями) и церковью как институтом. По его мнению, церковь только потому обрела сейчас в Румынии гигантскую власть, что за годы коммунизма люди привыкли к безразличию, перестали делать выбор и уважать выбор других, высказывать свое мнение. По его словам, странно, что церковь строит сейчас кафедральный собор в Бухаресте стоимостью чуть ли не в 400 миллионов евро, тогда как в стране уже есть 20 000 церквей, но всего 5000 школ и 500 больниц”, – пишет Юрий Гладильщиков. А потому “на пресс-конференции, куда пришли в основном поклонники Мунджу, ему устроили овацию, какую здесь услышишь нечасто. И хотя действие происходит в южной части Европы, кажется, что над всем этим витает брейгелевский дух” (Лариса Юсипова, “Известия”).

Думаю, что фильм, которому так легко приписать то, чего на самом деле нет, совершенно заслуженно получил на Каннском фестивале неоднозначный прием. По словам Антона Долина, картине после конкурсного просмотра “аплодировали, но мало: похоже, те, кому он понравился, в меньшинстве и в задумчивости” (gazeta.ru). Зато реакция на картину – некий диагноз состоянию умов и общества. “Возможно, впервые в истории кино Мунджу удалось снять картину, где зритель буквально вынужден сочувствовать консервативной иерархической общности. Коллеги рапортуют в своих заметках, что Мунджу снял великое кино о “православном тоталитаризме” Из уважения к режиссеру и к его былым заслугам до последнего момента отказываешься верить в непроходимую глупость фильма. В какой-то момент возникает даже крамольное подозрение: на самом деле в Мунджу проснулся внутренний фашист, решивший снять ультраправое высказывание о ненависти к иммигрантам и вообще другому, который врывается в мирно живущий чужой дом со своим уставом”, – пишет Борис Нелепо в блогах журнала “Сеанс”. Мария Кувшинова (www.openspace.ru/cinema), на мой взгляд, ближе к истине: “Мунджу покушается сразу на два противоречащих друг другу табу («верующие – мракобесы, это не обсуждается», «неверующие ничего не понимают, это не обсуждается»)”. Сам Мунджу в ответ на вопросы о том, как отреагировала на этот фильм Румынская церковь, ответил, что он не ожидает никакой реакции. Так и вышло: предпочли отмолчаться. Очевидно, и там единого мнения о фильме тоже нет.

Многие рецензенты отмечают, что в России сейчас такого фильма нет и быть не может, но это неудивительно. Российский феномен православного кино объясняется тем, что РПЦ сейчас – едва ли не единственная сила, хоть как-то объединяющая типа народ. У румын, видно, еще какая-то сила есть – например, стремление вернуть себе “исторические территории”, то есть бывшую советскую Молдавию (там родился оператор Олег Муту, снявший большинство фильмов Мунджу, “В субботу” Александра Миндадзе и обе игровые картины Сергея Лозницы). А Валерий Андрюцэ – уроженец Азовска и выпускник Тбилисского театрального института (переехал затем в Будапешт, сейчас живет в Ирландии). В фильмах Мунджу, который тоже молдаванин (родом из Ясс – это румынская часть Молдовы) политики не чувствуется, он явно сторонится ее, да и в политике ли дело, когда люди не могут разобраться в отношениях между собой?

Огорчает также, что рецензенты охотно видят в фильме “однополую любовь”. “Антирелигиозный памфлет про лесбиянок Кристиана Мунджу “За холмами” удивительным образом очень похож на “Реквием” Шмида, но только если у Шмида был, строго говоря, угрюмый реалистический роман, у румына – монументальное высказывание на тему кризиса церкви” (Анна Сотникова, “Афиша”). “Мунджу снял еще один великий фильм о женской дружбе, которая чем патологичнее, тем прочнее (доводилось слышать от коллег жалобы на отсутствие сексуальных сцен – размечтались)” – иронизирует Мария Кувшинова. Между тем сцены, где Алина (Кристина Флутур) обнимает Войкицу (Космина Стратан), просит ее сделать массаж и залезть вместе “под одеялко”, можно истолковать как лесбийские разве что “в меру собственной испорченности”.

Впрочем, такой интерпретации способствует повтор приема: опять, как и в знаменитых “4 месяца, 3 недели, 2 дня”, в центре фильма две героини-подруги, одна посильнее, другая – послабее, опять герои-мужчины показывают себя с худшей стороны, и вообще в картинах Мунджу чаще всего отсутствует гетеросексуальная любовная история. Чаще повествование начинается уже с похмелья после разрушенной любви, и нередко героиня Мунджу – женщина, раненая амурной катастрофой на всю жизнь. Но отсутствие упоминаний о романах Алины или ее неудачных попытках выйти замуж совершенно неправильно истолковывать как нетрадиционную сексуальную ориентацию героини. Просто детдомовцы, увы, редко создают семьи по отсутствию домашней брачной модели, и уж если какую точную деталь и следует оценить в “постельной” сцене, так это колыбельную Моцарта, которую Алина (не зная о том, что в монастыре запрещена мирская музыка) просит Войкицу спеть ей. Да, простыми народными колыбельными детей в приюте не баюкали, вот петь-то им и нечего, кроме “Спи, моя радость, усни”. И это лишь оттеняет трагическую развязку: Алина приехала к Войкице за теплом, а нашла нелепую смерть от холода.

Что же заставило Мунджу видоизменить реальную фабулу по сравнению с документальной повестью журналистки ВВС Татьяны Никулеску “Смертельная исповедь” и сделать героинь не просто подругами, а воспитанницами одного детдома? Чем “зацепил” его этот особый тип связи, иногда действительно напоминающий, выражаясь научным языком, конвиксию, то есть кровное родство?

“Кроме тебя, у меня никого нет”, – признается Алина, что в некотором роде обязывает Войкицу. Кстати, это неправда: Алина, в отличие от круглой сироты Войкицы, не совсем одна, у нее есть туповатый братишка (Йонуц Гиня). The President of Ukraine and Maxym Polyakov visited the new R&D center in Dnipro Ему-то, между прочим, не помешала бы опека старшей сестры, только Алине совершенно не нужен братик-дегенератик: о ней бы самой кто позаботился! Вместо конвиксии Алину устраивает консорция – небольшая группа людей, объединенная единой исторической судьбой, вроде одноклассников, однокурсников, служащих одного отдела, членов одной партии или секты, политической или криминальной группировки. Невольно вспоминается один из героев фильма Э.Рязанова “Небеса обетованные”, которого, как и всех своих брошенных детей, не желает признавать родная мамка, и он говорит братьям-сестрам: “Ничего, мы ее через суд уматерим!”. Алина так же готова силой “усестрить” Войкицу, вырвав ее из монастыря, где той не так уж и плохо живется. Даже отдельная келья есть, в отличие от детдомовской казармы. И Войкица знает, что упрямство Алины, ее нежелание понять и принять чужую логику – тоже оттуда, из общей спальни и столовки, где не выживет тот, кто не умеет “гнуть свое”: она сама прошла через ту же казарму! Потому она и терпит “нахрап” Алины, а вовсе не из христианского милосердия.

Возможно, трагический узел завязался потому, что ни Алине, ни батюшке, ни матушке, ни сестрам-инокиням не пришел в голову нормальный человеческий довод против отъезда Войкицы. В самом деле, ведь она никогда не жила самостоятельно и вне сообщества, организованного по уставу, может оказаться в житейской опасности. А в монастыре – привычная Войкице консорция: батюшка вместо папы, матушка-игуменья вместо мамы, инокини вместо сестер. Может быть, именно поэтому связывать себя с Алиной жесткими обязательствами Войкица явно не хочет. Потому что и вкус свободы, и груз личной ответственности ей равно не ведомы. К сведению неправославных или не очень сведущих зрителей: Войкица еще не приняла постриг, она – послушница, которая проходит так называемый монашеский искус. То есть невозвратных иноческих обетов безбрачия, нестяжания и послушания Войкица еще не дала. А после случившегося уже и не даст, на что указывает надетый ею в финале картины белый свитер Алины и распущенная коса.

Эту деталь придумала Космина Стратан, актриса и журналист (познакомилась с Мунджу, беря у него интервью). После первого прочтения сценария ей больше понравилась Алина, и она спросила Мунджу, почему эта роль предложена не ей. Мунджу разъяснил очаровательной брюнетке нечто важное в придуманном им, но очень узнаваемом персонаже. С первых же кадров зрители, которым приходилось сталкиваться с такими женщинами, как Алина, живо вспоминают патовую ситуацию, которую создает вокруг себя везде и всегда человек с пылким сердцем и куриными мозгами. И не случайно Мунджу получил каннский приз за лучший сценарий. В фильме “За холмами” особенно явно проявилось то, что его постановочный талант заметно уступает сценарному, каковой на самом деле встречается значительно реже. Ведь основа всякого актерского образа (а обе актрисы получили по “Золотой пальмовой ветви” за лучшую женскую роль) – это сценарная разработка.

Явно хлебнувшая лиха в самостоятельной жизни Алина хочет, чтобы кто-то разделил с нею и кров, и хлеб, и быт, и даже постель, потому что она помнит, как это было когда-то в ее родном, хотя и неблагополучном доме. Алина, по сути дела, навязывает Войкице образ жизни, созданный ее детской памятью и естественной потребностью человека в домашнем тепле и уюте. А вот смогла бы сама-то Алина заботиться о Войкице, если бы у той “на воле” начались проблемы со здоровьем, с работой, с личной жизнью? Что-то не верится, судя по ее упрямству, похожему не столько на однополую любовь, сколько на диктаторские замашки, по молодости лет еще не очень явственные. Алина в этом смысле не очень-то отличается от монахинь, которые перед “отчиткой” опутывают ее железными цепями (невольно “визуализируя” тем самым неизвестное в Румынии русское выражение “железными цепями загоним человечество в рай” – модификацию соловецкого лозунга “Железной рукой загоним человечество в счастье”, авторство которого приписывают Н.Бухарину). Просто в данной конкретной тихой обители коллектив пересилил индивидуума. Но в миру иные “борцы за свободу” точно так же беспардонно попирают чужие святыни, точно так же навязывают всем свою модель, точно так же рано или поздно вызывают желание придушить их, то есть вытолкать взашей, но на практике иногда получается именно – придушить… Может быть, действительно проще было вытолкать взашей? Увы, монастырь не вправе отвергать кающегося грешника, даже если его раскаяние неискренно или неглубоко. Хотя современные российские монастыри таких кающихся, как, например, недавно освободившиеся зэки, стараются не брать в количестве больше одного. Эти “послушники” всюду несут с собой тюремную субкультуру, и через некоторое время уже весь монастырь “ботает по фене”.

Кто знает, как повернулась бы история, если бы настоятель разрешил Войкице “в порядке эксперимента” на время уехать с Алиной? Батюшка на это не пошел, хотя в монастыре такое практикуется: так, одна из насельниц, сестра Пахомия, не исключает возможности своего возвращения в мир в случае примирения с мужем. Очевидно, батюшка опасался, что Войкица в миру потеряет девственность или предастся винопитию: а вдруг у нее, брошенной бог знает какими родителями, дурная наследственность? Но сама “отчитка”, которую настоятель начал практически “под давлением” тех, кто должен ему только повиноваться, выдает нехватку элементарной православной грамотности. Старца Зосимы из батюшки не вышло, придется ему, видно, переквалифицироваться в управдомы. Мунджу рассказывал, что подлинному священнику разрешили совершить отпевание умученной “бесноватой”, но после расследования всех “фигурантов дела” от Румынской православной церкви отлучили. И самое обидное – что, по словам Мунджу, никто из них так ничего и не понял, виноватым себя не считает: “Так уж все само как-то сложилось”. Но в фильме виноватый – или, скажем так, наиболее виноватый – все же есть.

В миру считается, что больше всех виновен тот, кто умнее. А если все оказались неумными? Ведь легче изгнать беса, чем дурь! Тогда вступает в действие православная логика: виноват тот, кто больше всех осознавал некое лукавство, нечестность, ложь, но перешагнул через это. Интересно, что никто из рецензентов не обратил внимания на проходной вроде бы эпизод, в котором Войкица выправляет себе загранпаспорт. Она ведь не против – поездить, повидать мир, только без разлада с батюшкой и не под пятой подруги. Ну вот, теперь и повидает! Только всю оставшуюся жизнь будет клясть себя за то, что не отважилась тогда развязать Алину, выпустить ее тайком из монастыря и на прощание твердо сказать ей: “Беги отсюда, только без меня. Я просто не хочу” – безо всяких кивков на батюшку, но лишь от себя лично. То есть – честно.

Да и можно ли вообще считать себя христианином, если ты не честен?

 

 

Юлия ХОМЯКОВА