Хождение князя Гвидона к Белому дому

Фото И.ПОЛЯРНОЙ. Предоставлено пресс-службой Театра Наций
Фото И.ПОЛЯРНОЙ. Предоставлено пресс-службой Театра Наций

Второй работой Андрея Могучего в Театре Наций стала “Сказка про последнего ангела”, спектакль по рассказам современного питерского математика, мистика и писателя Романа Михайлова и притче сценариста Алексея Саморядова. Режиссер и его творческая команда – прежде всего, сценограф Мария Трегубова и драматург Светлана Щагина – вносят свою лепту в захвативший московские сцены сюжет о “лихих 90-х”. Помимо уже привычного набора: бандитский беспредел, широкоплечие пиджаки, поверженный памятник Ленину и песня “Белые розы”, в их спектакле есть и неожиданное. Грандиозный исторический слом 1980-х и его последствия осмысляются тут на языке волшебной русской сказки с ее устойчивыми мифологемами борьбы с чудовищами, опасного пути, добывания невесты, верной любви и святого простодушия. Но мистическое переплетается в спектакле с документальным. Так, здесь имеется четкая и, конечно, неслучайная хронологическая привязка – события “Сказки” разворачиваются между 11 марта и 3 октября 1993 года, памятной датой новейшей российской истории.

Сквозь заповедную березовую рощу медленно проплывает красавица в белом сарафане и кокошнике (Муся Тотибадзе) – она и Царевна-Лебедь, и официантка Оксана, возлюбленная главного героя, князя Гвидона. В миру он шизофреник Андрей (его играют братья-близнецы Павел и Данила Рассомахины), сбежавший из психушки. В метафизическое пространство рощи вдруг внедряется телеэкран, транслирующий кадры штурма Белого дома, мелькает та самая дата – 3.10.93. У экрана собираются безликие типы в ушанках и серых пальто – мертвецы, жертвы бандитских разборок, пьяных мордобоев, войн, междоусобиц, да мало ли еще каких злоключений того лихого времени. Эта безучастная стайка теней торчит на сцене весь спектакль, тихо глазея на мир живых и поджидая себе пополнение. Но есть тут и инфернальные силы – героиновый наркоман Черный (жутковатый и смешной образ Антона Ескина), санитары-садисты и менты с бурыми лицами, свирепые медведи с калашами. Именно они учиняют в финале кровавую бойню в ресторане на криминальной московской окраине. Классическими сказочными помощниками на пути героев оказываются лилипут-автоперегонщик дядя Леша (Вано Миранян), вздорная старушка (Анна Галинова) и привокзальная шлюха (Наталья Ноздрина), а вот болтливая соседка по квартире (Лия Ахеджакова), наоборот, становится лживым советчиком, отправляющим их на верную погибель.

Два измерения, мирское и сакральное, постоянно перетекают одно в другое, просвечивают друг сквозь друга. И если цветовая гамма “Грозы” Андрея Могучего в БДТ – красное на черном – навеяна палехской росписью, то в сценографии “Сказки” преобладает черно-белое с вкраплением красных пятен. Добро, зло, кровь.

Могучего давно интересует взаимопроникновение сказочного и реального, прорастание мифа в действительность, подчас самую что ни на есть злободневную. В “Circo ambulante”, вышедшем в Театре Наций в начале 2012 года, вскоре после первых московских протестов, Дон Кихот призывал публику очнуться и развеять морок, насланный злыми волшебниками. Тогда борьба с ветряными мельницами еще не казалась невозможной, и призыв благородного идальго, попадая в нерв времени, смущал и воодушевлял зрительный зал.

Режиссер настойчиво, от спектакля к спектаклю, играет с двойственностью масок, с несовместимостью жанров. В “Алисе” БДТ кэрролловские персонажи оборачивались реальными людьми, и сказочный абсурд первого действия во втором сменялся вербатимом. В “Сказке” же актеры существуют на грани между бытовым и эпическим. Так, в одной из сцен мы наблюдаем открытый переход от одного к другому: трое друзей – блаженный Андрей, заика Игнат (Павел Комаров) и самопровозглашенный священник Леусь (мастерская работа Глеба Пускепалиса) – обсуждают за ужином нелепый план похода за Оксаной. Этот диалог слово в слово повторяется трижды – на переднем, среднем и заднем планах сцены – только жесты укрупняются, речь замедляется и, обрастая гулким эхо, звучит все торжественнее. Масштаб меняется прямо у нас на глазах: вот уже не три беглых психа, а три богатыря держат совет, собираясь на ратный подвиг.

В своем романе “Равинагар” Роман Михайлов рассказывает о склонности шизофренического сознания видеть символическое значение самых простых вещей и событий. Писателя вообще очень занимает сложная структура шизоидного бреда. У персонажей из его рассказа “Героин приносили по пятницам”, положенного в основу спектакля, клинические признаки заболевания настойчиво подчеркиваются. Но на сцене патология не акцентируется, она режиссеру не важна: да, старая тумбочка служит Леусю молитвенным алтарем, а красная варежка – волшебным оружием против злодеев; да, трое друзей наивны, но все же они неуклонно движутся к цели. Здесь важно другое: как ерофеевскому Веничке его пьянство, так и им их недуг задает особую, метафизическую настройку взгляда на мир. И так же, как Веничке, мир им этого не прощает.

Важной темой спектакля становится тотальная военизированность российского общества, в котором царит культ насилия и оружия. “Идет война”, – говорит дядя Леша, доставая автомат из-под сиденья машины. Милиция избивает толпу на экране телевизора, больничные санитары из дурдома парой ударов укладывают блаженного старичка, и даже в головах новорожденных младенцев проносятся мысли о пистолетах, танках и парадах. В клипе, где фотографии советских детей оживают при помощи мультиков, показано, что войнушка вселяется в сознание русского человека с первым же вдохом.

Андрей то и дело срывает листы большого настенного календаря, приближая последний день своей истории, тот же, что в большой Истории станет днем заката недолгого века российской демократии – 3.10.1993. И хотя “последний ангел” гибнет вовсе не у стен Белого дома, а где-то в Выхино, одновременная смерть беззащитного героя и такой хрупкой, непривычной для России субстанции, как политическая свобода – совпадение весьма красноречивое. В тот день закончилась наша свобода, и на горизонте забрезжило то будущее, какое мы имеем сегодня, – не такова ли историософская идея спектакля? Может быть. Бог отвернулся от русских и оставил им последнего ангела, но и того они порешили, – говорится в финальной притче, вложенной в уста странного существа в черной папахе с ружьем, которого играет Лия Ахеджакова, угрюмого стража границы реального и мифического. Как и в “Circo ambulante”, на персонажа Ахеджаковой возлагается миссия, обращаясь в зал, сформулировать опорные смыслы – какая же сказка без морали! И все же излишний пафос и назидательность финала несколько смущают. Впрочем, это не мешает новому спектаклю Андрея Могучего быть сильной, целостной, многоплановой работой, которая подхватывает и осмысляет важные сегодня темы. И кроме того, возвращает в мир победившего нон-фикшна вкус к вымыслу.

Мария ЗЕРЧАНИНОВА

«Экран и сцена»
№ 1 за 2020 год.