Трое мальчишек пасуют друг другу мяч через волейбольную сетку. Невольно думаешь: кто-то из них – убиенный Димитрий. Колокольный звон, унылое небо и густой-густой снегопад – с этого и начинается спектакль Дмитрия Крымова “Борис” (продюсер Леонид Роберман, Агентство “Арт-Партнер XXI”). Огромное пространство провиантских складов Музея Москвы, пустое, гулкое и, как Россия, бескрайнее. Холодные каменные полы и кирпичные стены. В глубине – большое полукруглое окно, похожее на циферблат часов. А за ним белые церковные барабаны и золотые купола кремлевских соборов на фоне беспросветно серого, будто бельмо на глазу, неба.
“Начинаем концерт, посвященный вступлению в должность Бориса Федоровича Годунова” – со знакомой интонацией, растягивая слова, объявляет ведущая (Инна Сухорецкая). С улицы гурьбой вваливаются веселые и шумные люди, запорошенные снегом. Маленький мальчик (один из тех, что играл недавно в мяч, но уже переодетый в строгий костюмчик) садится за рояль, блестящий и красный, как коробка конфет, и играет Бетховена. Бояре вручают Борису его портрет в образе полководца войны 1812 года, а затем, будто дети на утреннике, читают ему стихи Пушкина о любви. Их рты не приспособлены к поэтическому слову, оно им непривычно, звучит неповоротливо. Поэтому слова порой меняются местами, нарушая пушкинские гармонию и ритм, часто вместо них слышится только тяжкое сопение в микрофон. Эксплуатация чужого слова за неимением своего, жонглирование цитатами великих, циничная попытка заручиться их поддержкой. Бояре – люди простые (вместо кафтанов уютные шерстяные кофты), и играют их непрофессиональные актеры. Другое дело Шуйский – хит-рый, бывалый, в его роли актер Михаил Филиппов. С каким знанием подхалимского дела, как умело интонируя и упоенно самоуничижаясь, читает он Борису письмо Татьяны! “Я знаю, ты мне послан Богом”, “Перед тобою слезы лью, / Твоей защиты умоляю…” Как услужливы, как податливы стихи! Как легко меняют смысл слова юной Татьяны в устах матерого политика.
Борис Тимофея Трибунцева – человек лихой и подвижный. Каким ветром занесло его в эти гибельные места? Щуплый на фоне внушительных бояр, монументального рояля, собственного помпезного портрета, он похож на героя-простака из народной сказки. Удалой дух самозванства сквозит в его движениях. Вся стремительная жизнь Бориса уложится здесь в череду коротких концертных номеров. А сам он постепенно превратится из главного зрителя торжественного представления в одного из его рядовых участников.
В расторопном танце проносится перед удивленным Борисом вереница гробов и выстраивается полукруглым строем за его спиной. Бояре морщатся и затыкают носы, один лишь Борис не слышит трупного смрада – он с любопытством всматривается в прошлое, поглощен изучением своих предшественников, “почиющих властителей России” (если бы не этикетки, и не разберешь, кто есть кто – все на одно лицо, в смысле череп). К каждому мертвецу у него свой подход – одному развязно споет “Yesterday”, в честь другого затянет “Журавлей”, и зрители, подчиняясь царской воле, подхватят припев.
Борис (несчастное для русской политики имя, внушающее надежду на перемены и непременно связанное с крахом), тоскуя по лучшей жизни для всех, добрался до престола, но ничего там не обнаружил.
По лучшей жизни тоскует высокая стройная Марина (Виктория Исакова / Паулина Андреева / Мириам Сехон), вынужденная петь в Академическом хоре ветеранов “Москворечье”, терпеть унижения от мужчины, наделенного властью, и подыгрывать истеричному ребенку в сцене у фонтана. Она – единственная в спектакле обладает внутренним достоинством, единственная говорит правду в лицо и Борису (хотя все-таки сделает с ним селфи), и истошно завывающему Самозванцу. Что с ней станется, когда он придет к власти? Не ей ли первой выбьют зубы при новом режиме?
По-своему тоскует по лучшей жизни и сам Лжедмитрий (Мария Смольникова / Алина Ходжеванова / Эва Мильграм) – гротескный уродец, крошка Цахес, злобный затравленный мальчишка в официальном костюмчике и с нездоровыми амбициями. Крысиные передние зубы, за которые, конечно, жестоко дразнят сверстники, жуткая дикция с подвываниями, нервные движения рук и бабушка за спиной, норовящая, несмотря на бурные протесты, подсказать внуку забытый текст. Лжедмитрий продолжает начатую Крымовым в предыдущих постановках тему упущенных, часто недолюбленных детей, брошенных взрослыми на произвол судьбы. Жизнь подминает их под себя, перемалывает, на их долю выпадает либо умереть (Маша в “Муму” проваливается под сцену, в “Сереже” сына Карениной поглощает постель-война), либо превратиться в монстра – это судьба Дмитрия. Он мечтает стать президентом, чтобы всем (обвиняющий палец и в нас, зрителей, тоже) отомстить за свои детские обиды, всем на свете выбить зубы.
Власть в спектакле принадлежит боярам, их латентная воля, как волна, сначала поднимает случайного человека на своем гребне, а потом выплевывает на берег. В финале они сгрудятся невдалеке от красного рояля и будут терпеливо ждать, пока царь простится с наследником. Давит их сплоченное молчание, нависает над Борисом, путает слова и мысли, заставляет то и дело оглядываться через плечо. Он сидит на корточках на крышке рояля (одна ножка подломилась, и Борис наспех подпирает ее деревянными козлами) и дает последние наставления сыну. Стремительность возвышения прямо пропорциональна скорости падения, и Борис в самом деле падает – проваливается в рояль, пробивает его трухлявое тело насквозь и тряпичной куклой остается лежать под ним. Строй бояр смыкается вокруг оставшегося сидеть за роялем мальчика.
Шуйский плотоядно улыбается: “Ну что же вы молчите?” – нам.
Елейным голосом зовет: “Дмитрий Иванович!”
Оптимистично звучит песня “Дорогие мои москвичи”.
Ника ЕРОФЕЕВА
«Экран и сцена»
№ 24 за 2019 год.