Дневник театрального критика

• Сцена из спектакля “Дядя Ваня”. Фото В.ЛУПОВСКОГОФестиваль “Балтийский дом” начался с “Божественной комедии” Эймунтаса Някрошюса, я ее успела до того посмотреть в Москве на фестивале “Сезон Станиславского”, спектакль явно прошел плохо, без энергии, как будто формально. Было странное ощущение, что вот, вроде бы по всем статьям Някрошюс – совершенно узнаваемая система метафор, ритм, то взрывающийся всеобщим движением, беготней молодых актеров, а то замирающий, его всегдашняя заковыристая простота, – а не задевает. Была в этом спектакле какая-то усталость, а в многочисленных комментариях-объяснениях, похожих на озвученные сноски из школьного учебника, – попытка приспособиться к несвоему зрителю – необразованному и нетеатральному.
Для меня “Балтийский дом” начался с программы, названной “Петербургский кейс. Новые имена”, в первую очередь имелись в виду три независимые театральные группы: Лаборатория ON.Театр, Театр Post и Этюд-театр, а вместе с тем новый проект “Балтийского дома” – “Петербургская документальная сцена”. Я знаю, что многие фестивальные отборщики приехали на нынешний “Балтдом”, именно чтобы увидеть спектакли этих театров, новые лица, поскольку все остальное, включая международные хиты, ради которых в Питер едем мы, для европейских фестивалей – будний день.
Начали со “Злой девушки” Дмитрия Волкострелова. Вообще-то она принадлежит питерскому ТЮЗу, но имя режиссера все связывают в первую очередь с созданным им театром Post. Пьесу Павла Пряжко, который все дальше уходит от традиционного представления о драме как о цепи значимых событий и все больше превращает свои тексты в чистый концепт, стертый рассказ о стертом бытии, Волкострелов ставит максимально адекватно, в полном согласии с автором. Его спектакль, где ничего не происходит, а есть только медленно и вяло шевелящаяся жизнь белковых тел, смотришь с интересом, но в каком-то медитативном режиме, клонящем ко сну. Несколько длинных рядов зрителей расположились перед такой же длинной сценой с яркой икеевской мебелью, как перед аквариумом (кстати, оформление Ксения Перетрухина придумала очень точно), где томно плавающие актеры-рыбы иногда роняют ремарки или немногочисленные реплики. Жизнь ленивых во всем, даже во взаимоотношениях, молодых людей, скучно проводящих время вместе, – узнаваема, характеры, особенно самой “злой девушки” с большими претензиями (и именно этим отличающейся от остальных), – ясны, так что все хорошо. Но в финальном эпизоде, когда Волкострелов пускает на заднюю сцену в фоновом режиме и без звука фильм Годара “Мужское – женское”, вдруг ловишь себя на том, что проснулся и неотрывно следишь за фильмом, забывая о живых актерах. И это как-то смущает.
На “Балтдоме” я сходила еще на один спектакль Волкострелова, уже точно сделанный в театре Post, – поставленный им вместе с Семеном Александровским проект из 16 пьес Марка Равенхилла под английским названием “Shoot / Get Treasure / Repeat”. Его показывали в неизвестном мне раньше культурном центре “Легкие люди”, на верхнем этаже жилого дома на улице Белинского, в прекрасном светлом помещении с окном во всю стену, откуда открывался вид на Питер и где можно было валяться на подушках и пить чай в ожидании следующей части спектакля. Это было очень кстати, поскольку спектакль, состоящий из множества коротеньких пьес, должен длиться 8 часов, включая антракты, причем действие происходило одновременно в двух комнатах, и зритель сам решал, будет ли он смотреть спектакль от начала к концу, от конца к началу или выберет какой-то свой маршрут, чередуя оба направления. Сразу скажу, что посмотрела только треть спектакля на маршруте от конца к началу, а на остальное собираюсь сходить в конце ноября, когда “Shoot / Get Treasure / Repeat” приедет в Москву на фестиваль NET.
Теперь мне уже объяснили, что путь от конца к началу – плохой и так лучше не ходить, а то ничего не поймешь. И действительно, попав в комнату с пьесой № 16 – “Рождение нации” (по словам Равенхилла, каждый из фрагментов назван по одному из существующих эпосов), мы чувствовали себя странно. Перед нами за длинным столом сидел в молчании ряд актеров с ноутбуками и планшетниками, они быстро колотили пальцами по клавишам, не поднимая голов, а на стену-экран над ними проецировалась лента фейсбука, перескакивая с одного имени на другое, на страницы сообществ или событий. У нас на глазах писались комментарии и ставились “лайки”. Причем, между столбиками реальных сообщений шел, постоянно обновляясь, еще одним потоком на “стене” фейсбука, разложенный на “голоса” текст пьесы Равенхилла о войне и разрушенном городе. Пикантность ситуации состояла в том, что у меня с театром Post одни и те же друзья в фейсбуке, и большинство не относящихся к Равенхиллу сообщений, которые выводили перед нами на экран, я с утра уже читала, но сейчас подключиться к ним не могла (пыталась, но интернет в театре был запаролен). Это само по себе выглядело как обман. А среди интернет-гула знакомых голосов лента пьесы с иностранными именами и гневными филиппиками в адрес некоей обобщенно-метафорической войны тем более смотрелась чужой. Впрочем, пока не берусь высказывать никаких суждений, посмотрим, как поведет себя этот спектакль, если его прокрутить в правильном направлении до самого конца. Пока же скажу только, что Волкострелов с Александровским продолжают максимально использовать все возможные приемы отстранения от драматического текста Равенхилла о войнах и насилии, который у них чаще всего идет фонограммой. Актеры то являются на многочисленных телеэкранах (как голова Данилы Козловского в “Одиссее”), то просто сидят и слушают текст, время от времени произнося реплики хором с ним, то разыгрывают историю на экране в чем-то похожем на хоум-видео, а то текст накладывается на перемонтированные кадры классического кино (“Мать”). Работает это все или нет, увидим, а пока кажется, что текст такой тенденциозный и чрезмерный, что от него и впрямь как-то надо отстраняться.
Из основной, звездно-европейской программы на мою, первую, часть “Балтийского дома” пришлось три спектакля и, честно признаюсь, все они были “не мои”. Жалко, что я не попадала на финал фестиваля, где предстоял “Вишневый сад” Люка Персеваля. К счастью, его показали потом и в Москве, на фестивале “Сезон Станиславского”, но у меня было стойкое ощущение, что в столице, где замечательного фламандца увидели впервые, его не поняли, а в Питере, где он уже давно знаком и любим, спектакль наверняка гораздо лучше наладил контакт с залом. А еще жаль, что не увидела обе-щанную на закрытии “Миранду” Оскараса Коршуноваса (по шекспировской “Буре”), а те, кто смотрел этот спектакль недавно на Волковском фестивале в Ярославле, очень его рекомендовали.
Итак, первым европейским хитом “Балтдома” для меня стал “Дядя Ваня” Андрея Жолдака, привезенный из Финляндии. Со времен своего суперуспешного спектакля “Анна Каренина” Жолдак – очень популярная фигура в финском театре. После той размашистой постановки в Турку в маленький хельсинкский театр “Клокрике” Андрей привел с собой, как талисман, замечательную молодую актрису Кристу Косонен – в Толстом она играла Анну, а в Чехове – красавицу Елену. Новый спектакль, гораздо более камерный (его играли на сцене, где сидели и зрители), тем не менее, главным режиссерским приемом остается все то же всеобщее сексуальное безумие, трясущее героев с первой до последней минуты, как будто каждому из них дали в руки оголенный электрический провод. Два года назад в рецензии на “Анну Каренину” я писала: “именно этот почти физиологический напор, который у нас принято называть “против лома нет приема”, сводит с ума непривычную, сдержанную и веж-ливую финскую публику, как светскую женщину – грубый и вульгарный любовник”. Та же история и здесь, хотя “Дядя Ваня” гораздо аккуратнее по отношению к первоисточнику, чем была “Анна Каренина”. Жолдак непривычно для себя идет по пьесе, ничего в ней принципиально не меняя (разве что сокращая текст и число персонажей и соединяя няньку и мамашу Войницкую в одно лицо). Все тут колотятся от страсти – и Соня, и дядя Ваня, и Серебряков (причем он заходится еще и от графоманского экстаза). Но главные, конечно, – классический бородатый финн Астров и Елена – роскошная, крупная, длинноволосая брюнетка Косонен, их швыряет навстречу, будто они намагничены, на пути друг к другу они вышибают двери и проламывают стены. Здесь посреди дощатого дома – бассейн, в который все герои, раскаленные страстью, бросаются, когда терпеть этот жар становится невозможно, и только удивляешься, что, коснувшись воды, их тела не шипят. А за домом в это время, похоже, бушует огонь – вероятно, все тот же огонь страсти, поскольку слышен треск и в щелях мелькает слепящее пламя, но дыма нет, и ничего не сгорает.
Вторая европейская знаменитость, которая теперь доехала и до Питера – это итальянец Пиппо Дельбоно со спектаклем “После битвы”. Никакого обмана, Дельбоно – действительно любимец фестивалей с левым уклоном (а никаких других, собственно, и нет – вся европейская творческая интеллигенция – левая). Но сколько мне ни приходилось видеть его постановок по всему миру, я не могу отделаться от ощущения, что он – театральный мошенник. Более всего его спектакли похожи на набор бессвязных и, на мой взгляд, бессмысленных самодеятельных номеров, в некоторых из которых участвуют люди с ментальными проблемами, в частности дауны, и главный клоун – очень старый человек очень маленького роста по кличке Бобо, когда-то взятый Дельбоно из сумасшедшего дома. А между танцами или пением (в команде есть еще певцы и танцоры, чей бэкграунд мне неизвестен) по авансцене ходит сам Пиппо, вполне обаятельный здоровяк, и читает какие-то известные тексты. Или произносит что-то автобиографически-беспроигрышное: например, что его мама всегда говорила: “зачем ты, Пиппо, ставишь такие мрачные спектакли?” и просила кого-то из своих бывших учеников (например, вот того парня с синдромом Дауна, который сейчас сидит посреди сцены и весело крутит головой): “Скажи Пиппо, чтобы он сделал что-то для людей”. И тут же на зад-ник проецируется видео, где сидит на кухне грузная итальянская мама и что-то вещает. А Пиппо прибавляет, что мама умерла несколько месяцев назад.
На самом-то деле ничего специально мрачного в спектаклях Дельбоно нет, хотя иногда и впрямь звучат драматическая фонограмма и грустные стихи, но потом они сменяются веселым канканчиком, и разодетые актеры бодро скачут из одного конца сцены в другой или клоунски кривляются перед микрофоном. Спектакли у Дельбоно всегда недлинные, но обычные зрители, купившие билеты и не знающие о нынешних европейских театральных тенденциях, глядя на это зрелище, теряются, чувствуют надувательство и не понимают, как реагировать. Зрительница в нарядном платье, сидевшая рядом со мной, в какой-то момент с тоской и отчаяньем, чувствуя во мне человека посвященного, спросила: “А что все это значит? Какие-то отдельные сценки…”. Я ее утешить не смогла. Но Дельбоно все же не лыком шит, он не один десяток лет театром занимается, законы восприятия знает. И вот перед финалом он запустил отличную веселую музыку, под которую пошли танцевать длинноволосые женщины в красных платьях (эффектно, о качестве танцев не рассуждаю). А вслед за тем посадил на стульчик крошечного Бобо, окружил его красивыми женщинами в белом и стал рассказывать, что в какой-то очень тяжелый для себя момент в сумасшедшем доме встретил Бобо, который жил там уже 50 лет, и этот спектакль он посвящает умершей маме и Бобо, научившему его радоваться. Понятно, что получив такой удар под дых, зрители тут же забывают все предыдущее и начинают благодарно аплодировать. Аплодировала и моя соседка.
Последним спектаклем, который мне пришлось увидеть на “Балтийском доме” были “Невидимые миру слезы” по раннему Чехову таллиннского Городского театра в постановке Эльмо Нюганена. Спектакль любимого многими режиссера, сделанный, вероятно, для игры в сельских клубах перед неискушенным зрителем, в манере, которую иначе, как аматерской, не назовешь, – вообще не стоило бы упоминать (а также привозить на фестиваль), если бы он не был срочной заменой другой эстонской постановки, ради которой многие и ехали на “Балтдом”. Финн Кристиан Смедс должен был привезти в Питер “12 Карамазовых” – спектакль со студентами из Вильянди, созданный вместе с таллиннским Театром фон Краля. Обещали, что это будет бешеная рокерская карамазовщина, шокирующая и взрывающая привычные идеи о том, как следует ставить классику, но почему-то в последний момент приезд спектакля сорвался. Очень жаль.
 
Дина ГОДЕР
«Экран и сцена» № 21 за 2012 год.