Мюнхенский театр “Каммершпиле” спустя почти 100 лет со дня премьеры заново прочитывает и сценически осмысляет первую пьесу Бертольта Брехта “Барабаны в ночи”. Спектакль Кристофера Рюпинга, выпущенный в конце 2017 года, был показан в Санкт-Петербурге в рамках Театральной олимпиады.
В самом начале действия актеры заявляют: мы будем делать спектакль таким, как первоначально поставил свою пьесу Брехт, вплоть до мелочей – расцветка обоев в гостиной семьи Балике такая же, как и сто лет назад, нависающий задник с небоскребами давит на сценическое пространство бюргерского дома. И над всем этим светит красное солнце. Более того, в зрительном зале все тоже оформлено, как у Брехта, – повсюду развешены плакаты “Не пялься так романтично” на русском, английском и немецком языках. Тщательно воспроизведены внешние атрибуты брехтовской постановки, но сам спектакль всеми возможными способами помещен в современный контекст.
Название каждой из пяти частей проецируется на задник. И если первая пара актов выстроена традиционно, то ближе к финалу пространство классического спектакля с декорациями постепенно разрушается – актеры выходят в зал и открыто взаимодействуют с публикой. Нарушение этих условных границ укрупняет эффект нарастания напряжения, усиливает “бой барабанов” под конец пьесы.
В спектакле заняты всего шесть актеров. Помимо любовного треугольника и четы Балике среди действующих лиц оставлен лишь журналист Бабуш в исполнении Дамиана Ребгетца, ему и передоверены все прочие реплики. Он существует как бы в стороне от истории: подкидывает участникам “комедии” слова, провоцирует их на действия, исполняет песни. Музыка в спектакле совсем не из брехтовской эпохи, это современный поп, рейв и техно мотивы. Отец Анны Балике (Ханнес Хеллманн) представлен подчерк-нуто вальяжным и скупым бюргером; мать Анны, блестяще сыгранная Вибке Пульс, – странная, дергающаяся женщина, в которой и женского-то осталось немного, ее движения предельно нелепы, как и платье. Есть ощущение, что режиссер симпатизирует Фридриху Мурку (Нильс Канвальд), жениху Анны, во всяком случае, его образ получился отчасти даже трогательным.
Главный герой Андреас Краглер (Кристиан Лёбер) резок и трагичен. Он появляется на сцене весь покрытый белой мукой, как истинный мертвец, которым все его и считают. Краглера, несомненно, жаль поначалу, но когда он, встав на путь революции, шагает в зал со своей озлобленной исповедью – становится жутко. Кажется, не совсем умершее существо на этой сходке – Анна (Вибке Молленхауэр): она мечется, страдает и не выглядит неодушевленным объектом обывательской жизни.
Первая часть спектакля выдержана в темных тонах (все герои одеты в черное), его завершение – торжество света, но не теплого, а ослепляющего, такого, от которого хочется бежать. Костюмы сделаны из прозрачного пластика; образец стабильности Карл Балике выкатывается на сцену в инвалидной коляске – он уязвим перед вплотную придвинувшимся миром недовольных и негодующих “барабанов”. Вся декорация – три световых столба, подчеркивающие хрупкость героев и призрачность благополучия их мира. Свет ослепляет, звук оглушает, персонажи выкрикивают свои реплики. Андреас направляется вглубь зала и вещает свою правду.
Известно, что Брехт долгие годы размыш-лял над “верностью” финала пьесы, когда Краглер выбирает семейную жизнь с Анной, а не революцию. Мог ли герой после четырех лет страданий, предательства любимой женщины и полного крушения собственного мира сделать вид, что ничего этого и не было? Брехт сомневался. Сомневается и Кристофер Рюпинг, поэтому предлагает два варианта финала. И в два вечера на Олимпиаде показали разные концовки: в первый день герой выбрал любовь, во второй – революцию. По замыслу режиссера, каждый раз герой (актер) сам решает этот вопрос для себя. При этом иной, небрехтовский, финал показался не менее актуальным – Краглер перерезает горло всем Балике, а Мурк робко протягивает (ему или в пустоту?) цветок как символ мира и спокойной жизни.
Такой финал впечатляет, актеры спускаются в зал, чтобы “ударить в барабаны” – словом, цветом, звуком, энергией. Фактически каждому задается вопрос о выборе: “надеть свежую рубашку”, “лежать в кровати и размножаться” или все же следует бороться за идею, бить в набат? Брехт в двадцатые годы прошлого века уже чувствовал, что барабаны за окном звучат, что не может этот стук просто так прекратиться. Судя по реакции зала, современный зритель тоже угадывает отзвуки барабанов в ночи, и от этого становится страшно.
Анна КРАСАВИНА
«Экран и сцена»
№ 23 за 2019 год.