В этом году на XXI Открытом фестивале кино стран СНГ, Латвии, Литвы и Эстонии (“Киношок”) были показаны шесть азербайджанских фильмов, снятых с 2009 по 2012 год. Программу открыл премьерный показ “Степняка”. Фильм рассказывает о юноше, выросшем в степи, и его тяге к цивилизации. О том, где человек остается более человечным – в условиях города или природы, – “ЭС” побеседовала с режиссером “Степняка” Шамилем Алиевым.

 

– Ваши фильмы участвуют в разных кинофестивалях на родине, в странах СНГ и за рубежом. Недавно документальная лента “Наследие Гала” получила специальную премию жюри на Международном фестивале документального кино в Филадельфии. Скажите, какое из этих пространств ваше? Где вы со своим кино чувствуете себя наиболее уютно?

– К сожалению, вне Азербайджана. Но мне бы хотелось, чтобы азербайджанский зритель понимал и принимал меня так же, как мои фильмы принимают и понимают за рубежом.

– Почему так сложилось?

– Наверное, это связано с мировоззрением и эстетическими принципами моего кино. Мне кажется, наш зритель сейчас не готов смотреть такое кино, которое я снимаю. Когда в прокате был “Аватар”, на него шли в огромных количествах, а мои зрители – не зрители “Аватара”. Мы потеряли людей, готовых воспринимать современный азербайджанский артхаус, и во многом виноваты мы, кинематографисты.

– В чем вы видите выход?

– Ну, во-первых, сейчас азербайджанская киноиндустрия возрождается и находится на подъеме. В кино вкладывают деньги, строятся новые кинотеатры. Возможно, вместе с киноиндустрией будет развиваться и мировоззрение зрителя. К тому же, сейчас появляется новый микс жанров, так называемый артмейнстрим. И это интересно. Может, когда-нибудь буду в нем работать, но “Степняк” снимал как артхаус. Можно, конечно, говорить, что профессионал должен уметь снимать кино в любом направлении и жанре, но это мало у кого получается. Вот у Куросавы и Андрея Кончаловского получалось, они жонглируют жанрами, эстетикой, но много ли таких?

– После премьеры “Степняка” вы говорили, что хотите быть абсолютно свободным и самостоятельным в съемках своего кино. Какой свободы вам не хватает? Финансовой, творческой, возможности выбрать тему?

– Какой режиссер не мечтает о финансовой свободе? Какой режиссер не мечтает иметь творческую свободу? Как-то еще в советское время журнал “Искусство кино” опубликовал большой материал о Федерико Феллини. Феллини поблагодарил редакцию и сказал в интервью, что желает всем нам свободы само-выражения. Если Феллини в Италии не хватало свободы, и он об этом мечтал, то как же о ней мечтали в Советском Союзе! А сейчас тем более. Раньше зажимали чиновники, а теперь, получается, мы зависим от зрителя. И все, что вы перечислили, все это режиссеру необходимо. Только нельзя забывать, что свобода не означает вседозволенности.

– Поясните.

– Есть вещи, с которыми нужно быть очень осторожным. Говорить, что я свободный человек, поэтому могу делать все, что угодно, я бы не мог и не хотел. Потому что надо думать о зрителе. Зритель воспринимает каждое кино, как послание от автора, и реакция на это послание может быть негативной и позитивной. Не дай бог ошибиться и направить человека не туда.

– За какие темы вы бы не взялись, чтобы не вызвать негатив?

– Я противник того, чтобы показывать чрезмерный натурализм, жестокость. Можно повредить психику человека. Можно снимать обо всем, я не ставлю ограничения по тематике, но многое зависит от формы.

– К чему азербайджанский зритель более восприимчив?

– К мелодраме. Мне кажется, что у нашего зрителя мелодраматический, “болливудский” характер. К сожалению.

– Но ваш новый фильм, “Степняк” – тоже мелодрама! Рассказ о кризисе цивилизации через историю любви женщины и мужчины.

– Именно – история любви, а не мелодрама! Разница в том, что мелодрама подразумевает сентиментальность, слезы, а я предпочитаю холодный психологизм. Я снимал притчу и старался довести сентиментальность до минимума, это фильм об антропологической катастрофе человечества. И хотя некоторые коллеги упрекали меня в недостатке мелодраматизма, в “Степняке” нет слез. Был дубль, когда главная героиня изошла слезами, но я его заменил другим. Сентиментальность лишает произведение философской глубины. Не только мне, но и зрителю нужна свобода, свобода интерпретации. Надо призывать думать и додумывать. Это мое кредо.

– Поэтому вы оставили в “Степняке” открытый финал?

– Да. Было несколько вариантов концовки, но я решил сделать ее открытой. Кино – не сериал, оно не должно разжевывать историю до мельчайших подробностей, оно должно оставлять многоточие.

– Вам не кажется, что слишком много свободы может привести к тому, что зритель не так поймет смысл, который вы вложили в фильм? У меня, например, от ваших фильмов “Исповедь”, “Случайная встреча” осталось впечатление, что герои жестокие и не умеют прощать. И “Степняк” это подтвердил. Вы снимали таких героев или это побочный эффект многоточия?

– Стоит подумать, самому интересно. Раз вы так прочитали, значит, что-то такое есть. Хотя скорее всего, это побочный эффект. Но все правильно. Человек – не биомасса, он должен уметь выбирать. В искусстве, как в религии. Выбор за человеком.

– Режиссер-демиург? Это большая ответственность. Не страшно?

– Может, и страшно, но я считаю, что хорошее кино подготавливает зрителя к жизни, приближает к реальности.

– Вы действительно считаете, что степь, не тронутая человеком и цивилизацией, является панацеей, оазисом настоящих отношений?

– Так было испокон веков. Несмотря на войны, катастрофы. Сейчас это уходит, и людям надо об этом напоминать. Представляете себе день без Интернета? Нет? Я тоже не представляю. Мы вынуждены играть по этим правилам или уйти со сцены. Это жестокая необходимость, которую человечество, по-моему, пока не осознает.

– Вы сами могли бы уйти в степь?

– Только на какое-то время. Но это не считается, это нечестно. Это туризм. Когда знаешь, что можешь вернуться, можешь все выдержать. А уйти в степь навсегда, как уйти в открытый космос.

– Ваши герои похожи на вас?

– Думаю, да. Но не внешними проявлениями, а характером. Даже девушка – кстати сказать, грузинская актриса Саломе Демуриа для съемок в “Степняке” специально выучила азербайджанский текст. Так вот, можно сказать, что она мое “эмоциональное я”. Я в жизни тоже человек эмоциональный, могу плакать, если смотрю какое-то трогательное кино. В фильмах у меня этого нет, но в ком-то из героев могу показать.

– Какое впечатление ваше кино производит на зрителей?

– Моя жена плакала, когда смотрела “Исповедь”. Это тяжелый фильм, как и “Случайная встреча”. С ней, кстати, связана одна интересная история. В 2003 году “Случайную встречу” показывали в конкурсе фестиваля “Золотой Витязь”. Николай Петрович Бурляев, президент фестиваля, очень хотел, чтобы фильм получил приз. Но жюри не соглашалось. Фестиваль православный, в жюри каждой секции есть священник, и священник как раз и был против, потому что мой герой совершает са-

моубийство. А Бурляев понимал, что я призываю не к суициду, а наоборот. И знаете, так и вышло. После того, как фильм показали в Азербайджане по телевидению, один человек сказал мне: “Я хотел покончить с собой, но посмотрев вашу картину, полюбил жизнь”.

– Ничего себе! Вот это эффект!

– Каждый фильм имеет сверхзадачу, Бурляев это понял.

– Как вы считаете, какое кино сегодня нужно в Азербайджане?

– Однозначно ответить трудно, хотя мы, художники, должны думать об этом. В киноиндустрии должны быть все жанры, они дополняют и развивают друг друга. Но в первую очередь, как мне кажется, мы должны делать фильмы, которые бы, как говорил Станиславский, затрагивали жизнь человеческого духа. Я хочу снимать именно такое кино.

 

 

 

Беседовала

Евгения ЛЕОНОВА