“Белые ночи” в МХТ имени А.П.Чехова – маленький спектакль. Пять артистов, почти нет декораций: подвешенное на тонких цепях полотно разводного моста, перерезающего сцену по центру, перила, летучие клубы театрального дыма, которые обозначают туманную воду реки, – вот и все. Функциональное, почти инженерное решение пространства, предложенное художником Булатом Ибрагимовым, лапидарно, но попадает в точку: в нем есть образ Петербурга, и есть воздух, позволяющий зрителю самому додумывать детали. То же самое можно сказать и про спектакль в целом: при всей своей простоте “Белые ночи” Айдара Заббарова, окончившего в прошлом году курс Сергея Женовача в ГИТИСе и выпустившего несколько постановок в Казани, Петербурге, московском “Современнике”, – вовсе не ученическое упражнение, точность и чистота режиссерского рисунка выдают владение профессией, а, возможно, и мастерство. На первый взгляд, сыгранная “как у Достоевского”, на самом деле это история с расширением, с возможностью неожиданных ассоциаций.

Болезненность, рефлексия, одиночество – темы, внутренне связанные для нас с этой ранней повестью Достоевского, – не единственное, что можно увидеть в этом спектакле. Впервые об этом задумываешься, когда на сцене появляется Бабушка Нины Гуляевой. Витальная, сияющая той ясной благородной красотой, которая в определенном возрасте больше свидетельствует о правильно прожитой жизни, чем о природных данных, Бабушка в этой истории вовсе не деспот и уж точно не ханжа. Инспектируя чтение внучки (не оказалось бы среди книг безнравственных сочинений!), она ностальгирует по тем временам, когда под переплетами прятали любовные записки, и, кажется, не слишком рассердится на Настеньку, если обнаружит их у нее. Ее желание привязать к себе внучку – приколов ее платье к своему булавкой – от того же избытка жизненных сил: с Настенькой интересно, она дает энергию. Вся эта троица (третья здесь – глухая служанка в обаятельном исполнении Марии Соковой) живет в доме вполне дружно. Читают книжки, с любопытством воспринимают появление нового квартиранта (в его роли – Дмитрий Сумин) и с большим энтузиазмом откликаются на предложение постояльца поехать в театр, на “Севильского цирюльника”. Бабушка невероятно оживляется, начинает напевать арию Розины, роль которой она исполняла в молодости в домашнем спектакле, и с лукавой оглядкой на зал сетует на то, что в старину были “такие партнеры” и “такие спектакли” – не чета нынешним! Но слышится в этом не старческое брюзжание о давно прошедших временах, а предвкушение, ожидание нового праздника.

Эти “Белые ночи” странным образом получаются историей скорее про обретение, чем про утрату, про открытость – а не про замкнутость. Не только потому, что для Настеньки, которую Надежда Жарычева играет вполне современной девушкой – стремительной и откровенной, порывистой и решительной, внимательно передавая изгибы ее настроений, все заканчивается хорошо. Но из-за психологического склада главного героя – Мечтателя. Евгений Перевалов, ученик Григория Козлова, в свое время запомнился ролью князя Мышкина в спектакле “Идиот. Возвращение” петербургского театра “Мастерская”, доказав, что мир Достоевского ему по плечу. Одновременно Мечтатель Перевалова будто бы увиден через призму драматургии Александра Володина, напоминает его лирического героя. Это совершенно володинский персонаж: с неловкой извиняющейся улыбкой, с привычным пониманием своей отдельности, с внутренней убежденностью в том, что женщины – существа высшего порядка, и с искренним интересом к протекающей мимо жизни, которая, как ему кажется, не для него.

Сходство становится еще более явным, когда Мечтатель читает вслух последнее письмо Настеньки: “О, простите, простите меня! На коленях умоляю вас, простите меня!” В памяти тут же отзывается эхом:

Простите, простите, простите меня.

И я вас прощаю, и я вас прощаю.

Я зла не держу, это вам обещаю,

Но только вы тоже простите меня.

Мечтатель настойчиво говорит Настеньке о своей странности: “Ведь вот уже мне двадцать шесть лет, а я никого никогда не видал. Поверите ли, ни одной женщины, никогда, никогда!”. Неудивительно, что он воспринимает этот печальный факт как предвестие окончательного диагноза. Но на самом деле в людях такого склада благодарность, с которой они воспринимают подарки жизни (те, что другим часто кажутся незначительными), и открытость, с которой они в определенных обстоятельствах способны сделать шаг навстречу женщине – как это однажды сделал Мечтатель, часто пересиливают страх перед миром. При таком психологическом раскладе последние слова повести Достоевского “Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?” – вовсе не звучат приговором. Была ведь в жизни Мечтателя эта минута, а значит, будут и другие. Возможно, это просто вопрос времени.

Александра МАШУКОВА

«Экран и сцена»
№ 18 за 2019 год.