Назад в настоящее

Сцена из спектакля “Просветленная ночь”. Фото Анне Ван АЭРСХОТ

Сцена из спектакля “Просветленная ночь”. Фото Анне Ван АЭРСХОТ

Музыкальные театры Брюсселя работают в кооперации. Например, афиша оперного театра Ла Моннэ включает танцевальные спектакли, которые играются на сцене Kaaitheater, в прошлом известного своей политической направленностью. Зал представляет собой параллелепипед, окрашенный в темно серый цвет и снабженный настолько узкой и неглубокой оркестровой ямой, что музыканты волей-неволей являются участниками спектакля. Камерный оркестр усаживают в этот крошечный просцениум, а ансамбль из четырех музыкантов размещают в самой глубине сцены. Во всяком случае, на так называемом “репертуарном вечере” Анны Терезы Де Кеерсмакер “Барток-Бетховен-Шёнберг“ музыканты располагались вышеописанным способом – во время исполнения опусов Бетховена и Бартока струнный квартет Ictus находился на сцене, а во втором отделении Брюссельский филармонический оркестр теснился в яме.

На самом деле, Кеерсмакер не принимает такого понятия, как возобновление спектакля из репертуара. Обычно она возвращается к некогда созданному, чтобы его пересмотреть, изменить количество исполнителей или передать новым артистам, не знакомым со стилем ее постановок 1990-х и начала нулевых. У нее даже есть свое название для ре-постановки – “порча” спектакля новыми артистами. Они приходят подготовленными, посмотрев запись, но контекста возникновения спектакля не знают и просто интерпретируют “текст”. Кеерс-макер наблюдает за процессом и нередко закрепляет находки, особенно когда танцовщик предлагает структурное изменение – иначе слышит музыку и потому меняет траекторию движения. Внутри вечера “Барток-Бетховен-Шёнберг“ два спектакля идут в переделанном виде, а один – самый древний из них “Струнный квартет № 4” Бартока (1986) – дожил до 2019 года без изменений. Три работы объединены общей музыкальной темой: в них использованы парадоксальные произведения, как бы венчающие уходящую эпоху, но и опережающие время (об этом можно судить по их значимости и исполняемости в XXI веке) – речь про квартет “Большая фуга” Бетховена (1826) и струнный секстет “Просветленная ночь” Шёнберга (1899). Квартет Бартока (написан в 20-е годы прошлого века) попал в эту компанию как опус par excellence танцевальный, не требующий объяснений, почему хореограф обратил на него внимание.

Кеерсмакер не любит “возвращений”, так как они указывают на прошлое, а у танца нет прошлого – он существует здесь и сейчас, в момент исполнения. Интересно, что такой подход не исключает историчности и винтажности спектаклей Кеерсмакер. Например, в каждой третьей работе бельгийского хореографа есть пункт, посвященный освобождению женщин, легкий феминистский уклон, кивок суфражисткам, но никогда Кеерсмакер не превращает хореографический текст в манифест того же феминизма и не пускает на сцену его агрессию.

“Струнный квартет № 4” Бартока танцуют четыре девушки в черных платьицах, напоминающих советскую школьную форму, и черных скрипучих сапожках. Они демонстрируют угловатые формы и – как бы случайно – элегантное нижнее белье. Девушки явно городские, а в музыке слышатся мотивы романтичной сельской вечеринки. Девчонки с удовольствием соревнуются, рассказывают каждая свою историю, перебивая друг друга и привлекая к себе внимание зрителя. Они радостно встают на полупальцы, кружатся, делают пируэты и арабески, а после падают на землю. Пробуждающаяся сексуальность, обращенная в пустоту, страх взросления и страстное желание попробовать настоящей жизни, выраженные исключительно через движение, без помощи пантомимы, делают спектакль живым и очень современным.

“Большую фугу” танцуют четверо мужчин из труппы Rosas. На смену нежным арабескам и аттитюдам предыдущего сочинения приходят брутальные прыжки и полеты. Это спектакль о мужской дружбе, спортивном азарте и товариществе военного времени. Вот один поднимает руку, а другой уже летит в гран жете, будто он летчик-истребитель. Второй засел в окопе, притаился, но следит за другом, который пошел на разведку, и в роковой момент накроет его своим телом, спасет от пролетающей пули. Истории Кеерсмакер сами собой вырастают из музыки, даже из простого счета, но назвать композиции бессюжетными не получается, хотя наличие сюжета хореограф оговаривает особо.

В основе “Просветленной ночи” Шёнберга лежит стихотворение Рихарда Демеля. Мужчина и женщина бредут по ночному лесу, как вдруг женщина, желая поделиться секретом, рассказывает, что ждет ребенка от другого, что Бог вот так ее карает, когда она встретила хорошего человека. И этот новый мужчина говорит, что не считает ее виновной, что примет ребенка, что останется с ней. Когда-то эту историю танцевали у Кеерсмакер четырнадцать человек, сейчас только двое. Здесь поражает контраст мощной опасной динамики, которую излучает женщина, и обезоруживающей статики мужчины. Она – яркая комета, прыгающая с пола ему на плечи без разбега, он – надежная стена, едва заметная в ночной тьме. Он в бук- вальном смысле оказывается в нужное время в нужном месте, чтобы поддержать и удержать.

И все-таки не только из-за присутствия в программе древней постановки вечер “Барток-Бетховен-Шёнберг“ принадлежит эстетике прошлого века. Дело скорее в слишком прямолинейных отношениях танца и музыки, а таким образом соединять две стихии уже никто не хочет, да и не умеет.

Екатерина БЕЛЯЕВА
«Экран и сцена»
№ 14 за 2019 год.