Сумеречный оттепельный февральский Псков оказался совершенно черно-белым, и только красное пятно здания Театра имени А.С.Пушкина с яркими афишами на фасаде вызывающе рдело на фоне сурового графического пейзажа. Таким же контрастным выглядел фестивальный набор спектаклей: традиционные соседствовали с экспериментальными, камерные – со сложнопостановочными, классические тексты звучали по соседству с суперсовременными.
Открывал программу спектакль Казанского ТЮЗа “Выстрел” из “Повестей Белкина” в постановке Туфана Имамутдинова. И пока артисты, вышедшие на сцену в обычной одежде к рядком стоящим на пустой сцене стульям с разложенными на них костюмами пушкинской поры, переодевались на наших глазах, эпиграфом к действию звучал текст из книги Юрия Лотмана “Беседы о русской культуре”. Ее название стало подзаголовком спектакля, обещая некий интеллектуальный месседж. Сильвио резко и напряженно играл черноволосый Ильнур Гарифуллин, его яркая восточная внешность окончательно достраивала образ как агрессивно-инфернальный. Светловолосый граф Камиля Гатауллина, напротив, казался милым, добродушным и обаятельным. С каждой сценой все труднее было понять, за что Сильвио преследует графа, холя и лелея придуманную обиду. Спектакль уже рушил привычные представления об этой пушкинской повести, а режиссерский финал, последовавший вслед за каноническим, оказался еще более кардинальным. У тех же стульев артисты переоделись снова. А вот Ильнур Гарифуллин, наоборот, облачился в плащ-крылатку, цилиндр, наклеил бакенбарды – и демонический Сильвио вдруг обернулся самим Пушкиным, в которого тут же пальнули из старинного пистолета молодые артисты, представшие теперь компашкой гопников, безобразно дергающихся под звуки “Пули-дуры” рэпера Хаски. Так прояснился не столько интеллектуальный, сколько гневный режиссерский посыл – наше все Пушкин гибнет-таки под напором масскульта.
А вот в маленьком моноспектак-ле “Пушкин. Из повестей Белкина” совсем молодой артист МХТ имени А.П. Чехова Данил Стеклов в костюме пушкинской поры быстро и весело в лицах разыграл “Гробовщика” и “Метель”. Режиссер Андрей Беркутов явно адаптировал пушкинские тексты к клиповому восприятию современного молодого зрителя, и потому Стеклов щедро раскрасил каждого из персонажей повестей, да и самого Белкина, пестрыми актерскими красками.
В горьковских “Мещанах”, показанных санкт-петербургским Театром на Васильевском, напротив, восторжествовал традиционализм. Его несколько подрывало лишь решение сценографа Александра Орлова, воздвигшего на сцене вокруг бытового островка с буфетом и обеденным столом заросли колоннообразных, темно-зеленых лиан, поднимавшихся под колосники. В этих странных джунглях блуждали хорошие актеры, образовавшие волею режиссера Владимира Туманова отличный ансамбль, с подробным и убедительным психологизмом разыгравший горьковскую пьесу. Но главной удачей спектакля стало замечательное исполнение роли Бессеменова Юрием Ицковым. Невзрачный человек с тревожными глазами мучительно отрывал от себя сначала приемного, а потом и родного сына, совсем переставал понимать, как жить дальше, и это смятение сжирало его изнутри. В финале, когда Бессеменов один остался за опустевшим обеденным столом, лицо его изувечила асимметрия инсульта, и еще подчинявшейся его воле подвижной половиной рта он повторял снова и снова единственное слово: “Потерпим”.
Блок спектаклей, порывающих с традиционализмом, открылся европейской премьерой пьесы американки Оливии Дюфо “Гробница малыша Тутанхамона”, выпущенной Псковским театром, хозяином фестиваля. Режиссер Елизавета Бондарь сама придумала любопытный сценографический образ спектакля – белую внутренность лежащей на боку с продырявленным взрывом верхом пирамиды, основанием которой стало зеркало сцены. В стремительном темпе пронеслась история о том, как художницу в исполнении Натальи Петровой, лихорадочно рисующую жестокие комиксы с египетскими мотивами, сначала покидает само-убийца-дочь, а потом и муж; как в рисунках она превращает себя и близких в египетских персонажей своих придуманных сюжетов и в финале окончательно проваливается в этот морок. Бондарь сократила пьесу, но нагрузила ее визуальный ряд портретами Гитлера, Сталина, Ленина, даже губу мерт-вой дочери/мальчика Тутанхамона украсили гитлеровские усики. В потрясающей видеоинсталляции медиахудожника Алины Тихоновой по белым обломкам пирамиды побежали линии рисунков, из их живого переплетения возникали лица диктаторов, наши панельные дома, пейзажи, и снова все поглощалось этой рисованной паутиной, а она растворялась в безжизненном белом цвете.
Замечательный, хоть и девятилетней давности, спектакль Бориса Павловича “Видимая сторона жизни” давно переехавший вместе с режиссером и исполнительницей единственной роли Яной Савицкой из кировского “Театра на Спасской” – в БДТ, был сыгран в театральном буфете. Партнером актрисы, наливавшим ей коньяк (как выяснилось потом, бутафорский) выступал настоящий буфетчик, зрители подавали свои настоящие реплики, а двое настоящих пуритан поднялись и ушли посреди действия, не вынеся откровений странной, ломкой, богемной героини, пишущей стихи. Спектакль поставлен по дневниковым записям и стихам поэта Елены Шварц (дочери легендарного товстоноговского завлита Дины Шварц), рано умершей, как и положено большим поэтам. Вот она пьет у стойки, и кажется, что напилась. Вот уютно устроилась под старым торшером на диване в дальнем углу. Вот прижалась к оконному стеклу черным силуэтом. Вот в финале вышла из притемненного буфета в световой коридор за распахнутой дверью в смерть. И проступает за кажущейся простотой режиссерского решения и умной отвагой великолепной актрисы такая боль, такая глубина одиночества, скрытого под видимой стороной жизни.
Спектакль “Свидетельские показания” по пьесе Дмитрия Данилова режиссер Семен Александровский поставил в красноярском “Театре на крыше”, там его и в самом деле играют на крыше, а солнечный закат становится основным сценографическим решением. Но февральский Псков заставил поменять условия игры, и под тяжелым сводом кремлевских Приказных палат рассадили зрителей вокруг пустой четырехугольной площадки, по углам встали две актрисы и два актера, сменявшие друг друга в череде коротких монологов многочисленных свидетелей, допрашиваемых невидимым следователем по поводу самоубийства закадрового героя. И с каждым витком свидетельских показаний, звучащих над нашими головами, мы узнавали все больше подробностей о жизни, работе и деньгах этого человека, но все меньше понимали его самого и вместе со свидетелями терялись в догадках о том, что же, в конце концов, заставило его шагнуть с крыши. Каждый следующий монолог предельно прояснял самого говорящего, и вот этих-то людей с их эгоизмом, мелочностью, добротой, раздражением – словом, полным набором всех человеческих качеств в различных комбинациях – чуть отстраненно и жестко сыграли отличные красноярские артисты.
Признаюсь честно: про румынскую постановку гоголевской “Женитьбы” Театра “Nottara” из Бухареста, где Петр Шерешевский отдал все мужские роли девушкам в белых банных халатах, а Агафью – бородатому молодому человеку в балетной пачке и на пуантах, сказать мне особо нечего. Актеры милы, игра со смартфонами, живой камерой и фамилией классика, точно совпадающей в румынском языке с транскрипцией Google, прихотлива. Но даже этому маленькому спектаклю явно недостало режиссерского драйва и энергии, обычно присущих работам Шерешевского и совершенно разрывающих публику и артистов Псковского театра на поставленном им “Ревизоре”, которого я с восторгом и изумлением посмотрела на видео.
Именно этим программным спектаклем, но уже без меня, закрылся ХХVI Пушкинский театральный фестиваль. Но и виденной половины его программы хватило мне для того, чтобы понять, как тонко строится фестивальная и репертуарная политика Псковского театра имени А.С.Пушкина в старинном русском городе, удачно лавирующая между прямо противоположными вкусами и потребностями аудитории, расслоившейся на весьма консервативную возрастную публику и молодых продвинутых зрителей.
Анна СТЕПАНОВА
«Экран и сцена»
№ 4 за 2019 год.