“Давно как-то мне случилось прочесть в “Новом времени” прекрасный фельетон господина Ата о женщинах (…) Женщины, – говорит Ат, – стараются нам доказать, что они могут делать все то же, что и мы, мужчины. Я не только не спорю с этим, – говорит автор, – но готов согласиться, что женщины могут делать все то, что делают мужчины, и даже, может быть, и лучше, но горе в том, что мужчины не могут делать ничего, близко подходящего к тому, что могут делать женщины. /…/ Да, это несомненно так, и это касается не одного рождения, кормления и первого воспитания детей, но мужчины не могут делать того высшего, лучшего и наиболее приближающего человека к Богу дела, – дела любви, дела полного отдания себя тому, кого любишь, которое так хорошо и естественно делали, делают и будут делать хорошие женщины. Что бы было с миром, что бы было с нами, мужчинами, если бы у женщин не было этого свойства и они не проявляли бы его? Без женщин врачей, телеграфисток, адвокатов, ученых, сочинительниц мы обойдемся, но без матерей, помощниц, подруг, утешительниц, любящих в мужчине все то лучшее, что есть в нем, и незаменимым внушением вызывающих и поддерживающих в нем все это лучшее, – без таких женщин плохо бы было жить на свете. Не было бы Марии Магдалины у Христа, не было Клары у Франциска Ассизского, не было бы на каторге жен декабристов, не было бы /…/ В этой любви, обращена ли она к Кукину или к Христу, главная, великая, ничем не заменимая сила женщины”.

(Лев Николаевич Толстой. Собрание сочинений. Москва, издание Т-ва И.Д.Сытина, 1913 год)

 

 

Дом на набережной в Ленинграде, а теперь в Петербурге. Петровская набережная, дом 4, квартира 70.

Эта квартира была тем самым островом, где я очень часто чувствовала себя счастливой.

Счастье бывает разным. В одном любого вида счастье схоже – забываешь все, что может мешать находиться в состоянии, отвлеченном от личных проблем и забот. Но это достигается не усилием воли, а дается. Преподносится как замечательный подарок.

Квартира, состоявшая из двух квартир, по планировке была необычной, своеобразной, в ней присутствовали и особый шарм, и особенная красота. Возможно, потому, что в квартире этой жила не похожая на обычные семьи Семья .

В уютной, теплой кухне большую нишу занимал деревянный стол с лавками. Одна стена ниши была расписана художником Иосифом Сумбаташвили, оформившим знаменитый спектакль БДТ “Ханума”: Тифлис позапрошлого века, со всеми своими “персонажами”, придавал месту особый колорит, создавал атмосферу. Театр присутствовал и тут. На кухне-столовой со старым Тифлисом на стене все всегда и происходило – трапезы, встречи, разговоры с постоянными гостями и без них, в кругу семьи.

Из пяти мужчин*, членов семьи, постоянными жителями этой квартиры, не похожей ни на какую другую в мире, были двое. Старшие. Знаменитые. Режиссер и актер. Георгий Александрович Товстоногов (Гога) и Евгений Алексеевич Лебедев (дядя Женя). Единственную женщину этой семьи звали Натела Александровна или Додо, а если совсем по-родному – Додошка.

Мужчины любили Театр, которому служили беззаветно, в котором воплощались, и Додошку – сестру одного и жену другого. Она жила ими, их искусством, существовала с ними рядом. Всегда. Увлеченно сопереживала, помогала. Вникала… Слушала, соглашалась или спорила. Давала советы. А иногда чисто по-женски, мудро и умно, какой-нибудь фразой могла подвести своих совершенно не похожих мужчин к нужному – главным образом для дела, для творчества – действию.

Додо быстро и как то незаметно для всех готовила, потому как в этом доме всех и всегда кормили или пытались накормить – в любое время дня и ночи. Разносолов особых не было, но то, что было приготовлено, вызывало восторг. Вкусно! Удивительно вкусное красное лобио, котлеты… И при этом Додошку никто никогда, и уж тем более ее мужчины, домохозяйкой не считал, хотя она не ходила на службу.

Помню, как-то я спросила Георгия Александровича, поедет ли Додошка с ними на гастроли в Японию? У него сделалось искренне удивленное лицо: а как же?! Что же ей все время у плиты стоять?!

Примерно так он выразил свое удивление с легким оттенком негодования. Брат был сестре благодарен, признателен. Об этом не говорилось. О чувствах не говорят, они выражены в действиях.

Когда жена спала, муж, великий артист, не пытался ее будить. Он берег ее сон!

Все не ординарное не укладывается в клише и потому трудно воспринимается “всеми”.

У “всех” одно представление – НА ВСЕХ.

“Все” всё всегда хотят по полочкам разложить и ярлыки приделать.

Все трое, совершенно отдельные яркие личности, ни под какие клише не подходили, и отношения у них были особенные, им соответствующие, на них похожие.

Какой логикой можно объяснить настоящую дружбу и настоящее понимание?!

Додо была единственной. Хранительницей очага, тепла. Она не творила сама, но умом и интуицией, вниманием и соучастием творчество своих мужчин поддерживала. А они, эти незаурядные мужчины, обладали Даром. Даром признательности. Даром, который великий Декарт считал высшей добродетелью и одной из главных связующих человеческого общества. Дар, имеющий огромную силу в душах благородных и щедрых. Брат и муж были признательны, благодарны.

У всех троих, очень разных, оказалась похожая судьба. Разбитый очаг. Трагически ушедшие из жизни родители. У брата с сестрой погиб отец, выпускник Института инженеров корпуса путей сообщения. Александр Товстоногов был самым молодым министром (26 лет!), до революции, недолго…

Переезд семьи из Питера в Тифлис – желание (и, наверное, решение) Тамары Григорьевны, предполагавшей, что таким образом можно спасти детей и мужа. Не получилось. Порядочность подвела. Товстоногов-старший решил заступиться за коллегу, в невиновности которого не сомневался. Собрался в родной город на Неве, его было не остановить. Жена и дочь поехали с ним. Не доехали. На перроне (не помню, какой станции, да это и неважно), когда отец с дочерью пошли покупать газированную воду, двое в штатском встали с двух сторон отца и велели ему “следовать за ними”. Он нагнулся к дочери и едва слышно прошептал ей, чтобы она бежала к маме. Она побежала… Больше отца никто никогда не видел. Замечательного человека, русского дворянина вероятнее всего убили там же, может, даже в тот же день.

Был конец лета 1937 года. Приказ № 00447 уже вошел в силу, и “тройки” бдили в поте лица, уничтожая всех лучших.

Потом “враги” в большинстве своем оказались не врагами, но это уже совсем другая история… Добавлю, однако, что мой дедушка, выпускник Петербургского университета, был хорошо знаком с четой Товстоноговых. Он погиб в страшном лагере в Потьме.

Евгений Алексеевич Лебедев, дядя Женя, волжанин, с берегов великой русской реки Волги, сын священника. Горькая участь не миновала и его. Разбили очаг. Убили сначала отца, потом мать. Он рассказал об этом в своей замечательной книге “Испытание памятью”.

На юбилее Нателы Александровны, который отмечался в театре “Русская антреприза” имени Андрея Миронова, ее приветствовал весь театральный Петербург. Приехавшая из Москвы подруга, режиссер Галина Волчек, в своем выступлении сказала примерно следующее: “Сколько лет мы дружим? Даже трудно поверить! 50! Мне всегда казалось, что если Додо поранит пальчик, то брызнет голубая кровь!” Она этим сравнением охарактеризовала степень выраженного аристократизма в настоящем его понимании – как достоинство, как достояние, как духовное наследство, которое не выбирают. Как то, что выразить может только сам человек, а не его одежда, обстановка, окружение. Эта явная самобытность впечатляла! Стоило посмотреть на ее осанку, ровную спину, на умение держаться, сидеть, разговаривать. Галина Волчек “предложила” молодым особам, которые не умеют, не смотря на красоту, молодость и деньги, держаться, “брать уроки поведения у Додо”.

“Не поможет”, – вырвалось довольно громко у одной пожилой дамы, сидевшей в зале. Я не знала ее, но в перерыве позволила себе спросить: “Вы так думаете?” Она спокойно ответила: “Простите, я не думаю, я знаю”.

В тот же вечер Лев Абрамович Додин рассказал довольно образно одну историю: когда он предложил Евгению Алексеевичу Лебедеву сыграть роль Фирса в “Вишневом саде” (спектакль предполагалось везти в Париж), Лебедев засомневался, не мог решиться и отказался играть. Тогда Натела Александровна, которая очень хотела поехать в Париж, сказала мужу примерно следующее: да, Фирса ты, наверное, не сможешь сыграть, ты стар уже для него. После этих слов Лебедев позвонил Додину – и сыграл Фирса.

С моим сыном мы посмотрели замечательный додинский “Вишневый сад” в Гамбурге, в театре “Талиа”. Немцы аплодировали стоя и спектаклю, и Лебедеву!

Конечно, Додо хотела в Париж, но и понимала, что сам Евгений Алексеевич хочет сыграть Фирса, но мучается в сомнениях. Она сумела помочь мужу.

Сколько связано воспоминаний с этой замечательной квартирой-островом…

А с Театром?!

Был неповторимый Большой Драматический… Театр с великим режиссером, великими артистами, с атмосферой праздника и аурой настоящего искусства. Поколения аплодировали, забывая обо всем.

В квартире под номером 70 в доме на Петровской набережной, 4, напротив Летнего сада, не было фальшивых нот, патетики. Вопросы обсуждались, но никто не злословил. Никогда. Все называлось своими именами. Господи, сколько можно вспомнить…

Закончилась удивительная история неповторимой семьи, связанной кровными и брачными узами, а главное увлеченностью жизнью и театром.

Додо охраняла очаг, поддерживала в нем огонь – до последнего. Вот и ее жизнь на земле закончилась, не бывает по-другому.

У каждой жизни один финал.

Додо ушла, чтобы встретиться там со своими – Женей и Гогой.

Как глубоко верующий человек она верила в это.

Додо была моей крестной и, значит, я тоже должна верить.

Мне кажется, что не может быть иначе, – они обязательно должны встретиться.

Но только грустно, что занавес опустился навсегда.

 

 

*Два сына Георгия Александровича – Александр и Николай, и сын Евгения Алексеевича и Нателы Александровны – Алексей.