Пожалуй, никто из современных режиссеров так не тяготеет к воплощению на театральной сцене семейных саг, как Сергей Женовач, художественный руководитель Студии театрального искусства. На премьере “Одного дня в Макондо” в режиссуре Егора Перегудова в СТИ вспоминался не только “Захудалый род” по Николаю Лескову, которым открывалось здание театра на улице Станиславского, но и “Шум и ярость” – незабываемая постановка Женовача четвертьвековой давности по Уильяму Фолкнеру, созданная с первым поколением фоменок, так и оставшаяся студенческой легендой, не вошедшая, в отличие от своих собратьев разных лет, в репертуар профессионального театра.

Егор Перегудов – ученик Сергея Женовача и уже давно педагог режиссерского факультета ГИТИСа. Серьезной продолжительностью и многофигурностью отличалась его работа по роману “Поселок” Фолкнера с предыдущим выпуском Мастерской Женовача. В постановке романа Габриэля Гарсиа Маркеса “Сто лет одиночества” Егор Перегудов превзошел сам себя. Дипломный спектакль выпускался частями и игрался в стенах знаменитой 39-й гитисовской аудитории два вечера подряд. Последние показы прошли полтора года назад, и вот под занавес 2018 года в СТИ состоялась премьера обновленного варианта спектакля по Маркесу, уже под названием “Один день в Макондо”.

Именно столько предлагают провести зрителю в обществе нескольких поколений семейства Буэндиа, чей глава стал основателем не только рода, но и городка Макондо. Маркесовская дилогия начинается в 13.00 и завершается, как традиционный вечерний показ, после 22.00, чистое время действия – 6 часов. Впрочем, желтые бананы вместо привычных в СТИ зеленых яблок на столах в фойе, как и обед в латиноамериканском стиле, доступный по предварительному заказу перед спектаклем, тоже добавляют атмосфере дня, проведенного в театре, нечто существенное.

До обеда, в светлое время суток, играется часть под названием “Одиночество любви”, когда же приходят сумерки, подступает “Одиночество смерти”.

Оформление сцены СТИ Александром Боровским предельно лаконично, оно, кажется, так и собирается ограничиться сдвинутыми в ряд лавками, несколькими окнами – сквозь них на черные подмостки падают солнечные лучи (их естественности добивается художник по свету Дамир Исмагилов), и нависающими над головами железными колосниками. Впрочем, поначалу и этого оказывается достаточно, чтобы обжиться нескольким семьям во главе с супругами Буэндиа, а публике привыкнуть к их нравам и многоголосью. Сценическое повествование продвигается вперед этюдным методом. Эпизод за эпизодом повествуют о том, как Хосе Аркадио Буэндиа–Лев Коткин взял в жены свою двоюродную сестру Урсулу–Мария Корытова и как та не допускала его до себя, поскольку была напугана баснями, что от родственной связи рождаются дети с поросячьими хвостиками. Как случилась настоящая любовь, как появились на свет сыновья и дочь, без хвостов, но злосчастье семью не обошло. Как основатель рода Буэндиа убил соседа и затеял переезд на новые земли, став открывателем Макондо. Шесть баллад (в том числе довольно далеко отстоящая от романа – об Эрендире и ее бабке), сочиненные специально для спектакля и исполненные рэповским речитативом под гитару или целый оркестрик, периодически врезаются в происходящее на сцене. Чувства и страсти совсем молодых людей переплавляются в акробатику, в череду кувырков и сальто, в вертикальные забеги по кирпичной кладке стен. Откинувшись навзничь на жесткой скамье, мужчина приподнимает над собой на крепких руках вытянувшуюся в струнку юную женщину, а потом возлюбленная парит на его спине – вот и вся брачная или любая другая ночь.

Молодые тела и души тянутся друг к другу и отталкиваются, исчезают на годы и возвращаются назад в Макондо, плодят новые тела и души в законных и незаконных связях, чахнут от ревности, упражняются в коварстве или умирают от последствий слишком ранней беременности. Черный человек семейства Буэндиа, он же единственный друг основоположника Макондо – почти бессмертный цыган Мелькиадес–Нодар Сирадзе изрекает не раз повторенное в дальнейшем пророчество: “Первый в роду будет к дереву привязан, последнего в роду съедят муравьи”.

Уходящие в смерть не расстаются с живущими, они цепляются за колосники, тренированно подтягиваются, ловко взбираются вверх (хрупкой девочке Ремедиос–Дарья Муреева помогает мужская часть Макондо), протискиваются сквозь решетки и остаются с любопытством наблюдать за происходящим внизу. Порой, прежде чем отправиться в верхний мир, кто-то из выбывающих цепляется руками за железные балки и, поочередно их перехватывая, совершает проход над землей. На пути в иное измерение человек тревожит пыль вечности, густо сыплющуюся с колосников и оставляющую на нем отметины тлена. С годами на импровизированном балкончике становится все теснее, а глаз, устремленных вниз, все больше. Публичное одиночество смерти обосновалось наверху и не таится, внизу же оно выглядит отчаянным одиночеством людей в преддверии расставания. История человечества, вообще, в давнем сговоре с одиночеством.

Но прежде чем одиночество любви преобразится в одиночество ухода, а возведенная за двухчасовой перерыв стена (у такой стоял, вероятно, в конце жизни мятежный полковник Аурелиано Буэндиа в ожидании расстрела) отсечет глубину и оставит для действующих лиц лишь авансцену, режиссер в финале первого из двух спектаклей запускает обратный ход событий. Еще только-только Амаранта жгла на углях плиты свою руку – “сильнодействующее средство против угрызений совести”, как вдруг черная перчатка с руки исчезает, а предмет раздора двух сестер итальянец Петер Креспи–Александр Медведев оживает, будто и не совершал самоубийства. Сползает с колосников худышка Ремедиос, и вот уже Аурелиано–Даниил Обухов – никакой не вдовец. Изящная пантомима ключевых моментов докручивает действие до его истоков, до жизни в той деревне, где Хосе Аркадио Буэндиа выбрал в жены Урсулу и после боя красных бойцовых петухов (задиристая птица – рука в рукаве красного свитера) убил соседа за оскорбление.

Настроение второй половины дня в Макондо определяет непреклонность черной кирпичной стены во всю ширину портала (постановочная часть театра открыла спектаклю возможности, несравнимые с резервами гитисовской аудитории). События частично перемахнут в зрительный зал, а обреченное раздражение полковника Аурелиано – демонстративным вызовом обществу, струей из ширинки – выплеснется в распахнутое на улицу окно.

Пока полковник поднимал одно за другим тридцать два вооруженных восстания и плодил сыновей, прочие ветви рода Буэндиа тоже не знали отдыха в деле размножения, а потому на узкой полосе авансцены периодически вырастает еще одна стена – человеческая. Но пророчество цыгана Мелькиадеса, прописанное на старинных пергаментах, безжалостно нависает над всеми. 17 сыновей полковника Аурелиано, героя войны, потерпевшего поражения во всех поднятых им восстаниях, будут убиты в одну ночь.

Капает вода из красного махрового полотенца, обозначая струйку крови, вытекшую из мертвого тела и добежавшую до дома родственников, взметнувшуюся на крыльцо и знаком беды просочившуюся в кухню к ногам Урсулы, неся весть о смерти старшего сына Аркадио–Дмитрий Матвеев.

Юные представители рода еще как-то по инерции крутят романы (эта инерция ощутима и в постановочных ходах второй половины “Одного дня в Макондо”), но и к ним уже вплотную приблизилось мгновение общей встречи у открывшегося пролома в стене. Туда, в небытие, вслед за сникшей, одеревеневшей, почти ослепшей, с побеленными мукой волосами Урсулой, все они, молодые и не слишком, вот-вот отправятся, вспомнив о своих цирковых умениях. Акробатические способности вновь потребуются, чтобы всеми возможными способами протискиваться в дыру из разобранных кирпичей.

Почти все исполнители из того, гитисовского, спектакля “Сто лет одиночества” снова собрались в Макондо. События столетия уместились в СТИ не в одном мгновении, как в пергаменте Мелькиадеса, а в одном дне. Лишь несколько актеров Студии театрального искусства – Татьяна Галицкая, Катерина Васильева, Игорь Лизенгевич, Александр Прошин, Нодар Сирадзе, Дмитрий Липинский разбавили, каждый по-своему выразительно, лихую и прекрасно обученную компанию недавних студентов.

Роман Маркеса почти не имеет сценической истории, во всяком случае, в России. О его воплощении когда-то в 1990-х, в самом конце XX века, задумывался Эймунтас Някрошюс. Педагог ГИТИСа Егор Перегудов и недавние студенты решились вторично погрузиться в Маркеса, благодаря чему в Студии театрального искусства, где обыкновенно царит русская классика, теперь есть сценическая сага по роману колумбийского писателя – история старения мира, съедаемого муравьями, сыгранная с драйвом молодости. Если чего-то этому диптиху по очень красивой, многослойной и горькой книге о конце человечества не хватает, то, пожалуй, динамики второй части, ноты фантастики и выхода на обобщение. Молодость создателей потребовала проскочить мимо ирреального и явно не допустила безысходности.

Мария ХАЛИЗЕВА

Фото А.ИВАНИШИНА